Мир от Гарпа

Она вполне могла бы вести популярную рубрику вопросов-ответов в любой газете. Но ее решение покончить с писательской деятельностью было так же бесповоротно, как все предыдущие: вспомнить хотя бы уход из колледжа или скоропалительный отъезд из Европы. С одним только Дженни не могла расстаться — всю жизнь так и продолжала выхаживать увечных. После выхода в свет «Одержимой сексом» скоропостижно скончался от сердечного приступа возмущенный обувной король, ее отец, хотя мать никогда не винила дочь в его смерти. Не считала себя виновной в этом и сама Дженни. Но она знала, мать не сможет жить одна. В отличие от дочери, старуха не выносила одиночества. Будет бесцельно сновать по комнатам в Догз-хеде и лишится последних остатков разума от тоски по своему сиамскому близнецу-супругу. И Дженни решила поселиться в родовом гнезде с матерью. Там она и выступила впервые в роли утешительницы женщин, нуждающихся в человеке, способном принимать решения.

— Вплоть до самых фантастических! — злился Гарп.

Однако теперь он был счастлив и без Дженни. Вскоре после свадьбы родился его сын Данкен. Впоследствии Гарп шутил, что это из-за Данкена его первый роман рассыпался на мелкие главы. Поскольку приходилось писать между кормлениями и стиркой пеленок.

— Я писал его, как кормил Данкена, — по чайной ложечке, — смеялся Гарп.

Хелен проводила в колледже целые дни. Она согласилась родить Данкена только при одном условии: если Гарп возьмет на себя все заботы. А Гарп был рад вообще никуда не выходить. Ему нужны были только его роман и его ребенок. Он писал и варил кашку, сушил пеленки и опять писал. Возвращаясь к домашнему очагу, Хелен неизменно находила там вполне счастливых домочадцев. Чем дальше продвигался роман, тем легче относился Гарп к домашней круговерти, не требующей ума. Вернее сказать, чем меньше требовалось ума, тем ему было лучше. Оставив Данкена соседке с нижнего этажа, он ходил каждый день на два часа в гимнастический зал женского колледжа, где преподавала Хелен.

Студентки хихикали над его бесконечными кругами рысцой вокруг хоккейного поля и прыганьем через веревочку. Ему очень не хватало борьбы, и он упрашивал Хелен перейти на работу в какой-нибудь другой колледж, где есть секция борцов. Хелен в ответ жаловалась, что курс английской литературы мало где нужен и она сама предпочитала бы преподавать не только девушкам. Но это хорошая работа, и она останется здесь, пока не подвернется что-то лучше.

Новая Англия действительно невелика, но, по крайней мере, в ней все рядом. Они ездили к Дженни на побережье и к Эрни в Стиринг. Гарп повел сына в знакомый спортивный зал, где они долго кувыркались на матах.

— Здесь твой папа занимался вольной борьбой, — сказал он сыну.

— Чем только твой папа здесь ни занимался, — заметила Хелен, вспомнив свою первую ночь с Гарпом под шум дождя в огромном запертом зале на теплых красных матах, простертых от стены до стены. — И в награду получил меня, — шепнула она Гарпу, едва сдержав внезапные слезы.

«Это еще вопрос — кто кого получил в награду», — развалившись на мате, подумал Гарп.

После смерти матери Дженни стала часто навещать семью сына, несмотря на то что Гарп откровенно протестовал против ее, как он выражался, свиты. Дженни Филдз теперь всегда сопровождал постоянный кружок участниц так называемого женского движения. Все они нуждались в моральной или денежной поддержке. Ездить ей приходилось много — постоянно требовалось присутствие ослепительно-белого одеяния медсестры на трибуне митинга или на конференции, хотя Дженни редко выступала с длинной обстоятельной речью.

Ее обычно приглашали на сцену после выступлений других ораторов. Она подходила к микрофону как всегда в форменном платье медсестры, и все немедленно узнавали знаменитого автора «Одержимой сексом». В свои пятьдесят с лишком Дженни была очень привлекательна — крепкого телосложения, живая и искренняя, она поднималась и говорила: «Все правильно». Или, в зависимости от ситуации: «Это неверно».

И все понимали, что перед ними женщина, сделавшая в своей жизни трудный выбор и потому знающая, как никто другой, суть женских проблем.

Логика этих действий вгоняла Гарпа в затяжной приступ ярости и сарказма. А один раз, когда корреспондентка женского журнала пришла задать ему несколько вопросов о том, трудно ли быть сыном известной феминистки, и с восторгом обнаружила, что он «всего-навсего домохозяйка», Гарп словно с цепи сорвался.

— Я делаю то, что считаю нужным, — зашипел он. — И нечего высасывать из этого какие-то идейки. Я всего-навсего делаю то, что хочу. И именно это всегда делала моя матушка — только то, что она хочет.

Но корреспондентка продолжала наседать. Она посочувствовала его незавидной судьбе и намекнула, что тяжело быть неизвестным автором, если его мать как писательницу знает весь мир.

Гарп сказал, что тяжелее всего, когда тебя неправильно понимают. И если он не выносит кое-кого из матушкиных приспешниц, это вовсе не значит, что он завидует. «Все они балаболки, — сказал он, — живущие за ее счет».