Мир падающих звезд

Как только дверь за гробовщиками захлопнулась, отец и брат разошлись по комнатам. Беллатрикс лежал на ставшей слишком просторной двуспальной кровати, Саиф занял свою старую комнату, которую покинул два года назад. Арктур смотрел в потолок и не мог уснуть. Ему казалось, будто внутри образовалась черная дыра, затягивающая в себя внутренности, а затем и его самого в неизвестную космическую пучину. Он хотел, чтобы туда канули чувство вины и дикая тоска, но те прочно застряли раскаленной иглой в самом сердце. Он хотел произнести прощальные слова, хотел громко плакать, обнять еще теплое тело матери в последний раз и в миллионный сказать, что любит и будет любить всегда. Вместо этого Арктур стоял как истукан, остолбеневший то ли от горя, то ли от жалости к себе. А потом и вовсе сбежал, потому что не смог, как брат и отец, не плакать, не страдать.

Арктура душили слезы, но он держался из последних сил, сжимая простыни в кулаках. Вскоре с двух сторон, как надвигающиеся тиски, зазвучал негромкий храп. Тонкие стены не могли защитить Арктура от звуков безмятежного сна родных. Он презирал устоявшийся ритуал смартполиса, но не знал, что через два месяца, когда будет умирать его отец, он не проронит ни единой слезы, не скажет ни слова.

* * *

Арктур в эту ночь практически не сомкнул глаз и уснул на рассвете, но утром проснулся до будильника. Биологические часы работали безотказно, он нажал «Стоп» на дисплее автономного индивидуального коммуникатора – или просто «авикома» – ровно в 05:59:59. В доме царила мертвая тишина.

Небольшая кухня без одного члена семьи стала просторнее. На столе уже стояла еда, когда Арктур присоединился к брату и отцу. Они вели себя как ни в чем не бывало.

Раньше мать заказывала завтраки на неделю. Дрон прилетал по утрам с доставкой, автоматически распахивалось окно, принимая четыре упаковки с готовыми горячими блюдами. Потом Саиф поступил в академию, переехал, и порций стало три. Неизменными оставались только сладкие и соленые палочки, которые мать заказывала для Арктура с самого детства. Две небольшие упаковки каждое утро лежали перед ним: соленые он ел в грустные дни, сладкие – когда было весело. В дни соленых палочек мама целовала его в макушку и крепко обнимала. Иногда даже в хорошие дни он выбирал соленые палочки, чтобы лишний раз почувствовать, как по волосам бегают мамины тонкие пальцы, как она после поцелуя вдыхает аромат его волос. От одного воспоминания об этом его карие глаза наполнились слезами. Он опустил голову, и длинная челка спрятала взгляд.

Этим утром на столе лежали три упаковки непривычной еды, которую выбрал отец, но его любимых палочек не было. Арктур с грустью понял, что теперь они и не нужны.

Холодные серые стены, пустота и тишина давили на плечи. Арктур хрустел пальцами до боли в суставах и смотрел на отца и брата. Он пытался поймать их взгляды, прочитать в них тень сожаления и скорби. Но Беллатрикс и Саиф молча ели, иногда перекидываясь парой фраз. Отец быстро шевелил челюстью, отчего его бородатый подбородок ходил туда-сюда. Черные брови оставались спокойными, как и у брата. Арктур только сейчас заметил, как они похожи.

Когда отец спросил у Саифа про учебу, Арктур не выдержал:

– Как вы можете! Как вы можете ничего не чувствовать? – Он вскочил на ноги и попытался расшевелить брата. Крепкое тело Саифа практически не поддавалось, а сам он даже не взглянул в сторону Арктура.

– Сядь и успокойся! – скомандовал отец. Могучие руки Беллатрикса сжались в кулаки, он свел брови в одну линию, в черных глазах затаилась то ли печаль, то ли усталость. Арктур безжизненно приземлился на стул – он знал этот отцовский тон.

– Ты должен свыкнуться с этим. И чем быстрее ты научишься отпускать неприятности, тем легче тебе будет.

– Папа, как ты можешь так говорить?! – новой волной гнева зашелся Арктур. Глаза снова наполнились слезами. Он быстро смахнул их и откинул спадающие на лоб черные волосы. – Это не неприятность! Это была наша мама. Мама! Мама!

Арктур без конца кричал заветное слово, пока не выбился из сил и его голос не охрип. Когда он умолк, отец степенно начал речь:

– Мы знали, что ее не станет. А через два месяца не станет и меня. У всех один срок – тридцать пять лет, ни больше ни меньше. Поэтому ты не должен размениваться по мелочам. Даже если речь идет о смерти. У тебя нет на это времени, а сейчас ты тратишь мое.

Арктур сник. Он знал с детства, а может, даже с рождения или уже в утробе, что умрет в тридцать пять. Но знать и смириться с днем смерти – не одно и то же. Да и невозможно быть готовым ни к своей смерти, ни к смерти матери. Никогда. Он не нашелся, что ответить, и не понимал, что чувствует. Арктур видел, как брат сжал губы в тонкую линию, и меж бровей пролегла морщинка. Они с отцом оставили еду, сбросили упаковку с остатками пищи в утилизатор и ушли. Арктур остался один. Он не мог заставить себя пошевелиться, будто забыл, как это делается. Можно все знать о мире и его законах, но совершенно не представлять, как в нем существовать.