Мир, полный слез

Он был готов к тому, что Тереза вновь наденет на себя непроницаемую маску, но, к его удивлению, она кивнула и устало ответила:

– Она винила Тома за то, что он украл у нее детство. По словам Тристана, ее нежелание брать на себя ответственность за него означает, что она просто не готова повзрослеть.

– Но при чем тут Том? Разве виноват не его отец?

Тереза пожала плечами и вздохнула.

– Я мало что понимаю. Я просто радуюсь, что она постепенно выходит из этого состояния. – Айзенменгер промолчал, и Тереза продолжила: – Даже теперь она продолжает относиться к Тому как к младшему брату. Мы с Тристаном стараемся уделять ему как можно больше внимания, а Доминик взяла на себя решение всех бытовых проблем.

Айзенменгер подумал, что, несмотря на роскошь обстановки, у Тома очень несчастное детство, но на сей раз не стал произносить это вслух.

Беверли совершенно не хотелось ехать в Ньюфорд. Это было ужасное место, где никогда ничего не происходило, за исключением вещей, которые были недостойны упоминания или не могли обсуждаться в приличном обществе, как, например, некоторые вещи, связанные с родственниками и животными. Когда она вышла из машины, часы показывали начало девятого; самое оживленное время, однако вокруг было пусто, если не считать микроавтобуса, велосипедиста и, как водится, трактора. Центральная улица, изобиловавшая магазинами, изгибаясь, уходила в обе стороны. Неподалеку виднелись газетный киоск, аптека, круглосуточный магазин и риелторская контора. Вокруг не было ни одного заведения, которое Беверли могла бы счесть полезным, – ни гимнастического зала, ни ювелирного магазина; все вокруг было призвано обеспечивать размеренное течение обыденной жизни.

Она вздохнула. Беверли предполагала, что ее ждет именно это, но она была ответственным полицейским.

Особенно когда на карту была поставлена вся ее карьера.

Ночь она провела в маленькой гостинице на окраине Ньюфорда – если, конечно, это можно было назвать гостиницей! На взгляд Беверли, это больше напоминало «бед-энд-брекфаст» пятидесятилетней давности. В комнатах пахло сыростью и нафталином, а столовая провоняла потом и тушеной капустой. Кровать, естественно, рассчитанную на одного, можно было использовать в камере пыток; правда, простыни выглядели чистыми. Но, с другой стороны, и матрац выглядел удобным, а гостиница – милой и уютной.

И вот она стояла, так и не позавтракав и ощущая себя беззащитной чужестранкой среди враждебно настроенных аборигенов. Ей казалось, что ее выставили на всеобщее обозрение, да и нервы у нее были взвинчены до предела. В ближайший ч^с должно было выясниться, удастся ли ей преодолеть этот кризис.

Одежду она выбирала с особой тщательностью – ее наряд не должен был смотреться слишком вызывающе, но и выглядеть пуритански она тоже не хотела. Так или иначе, она была опытным бойцом, умевшим добровольно отказаться от своего самого мощного оружия, тем более что главная битва ждала ее впереди. Поэтому теперь на ней были облегающие брюки из черной кожи, белый свитер с высоким горлом и черный кожаный пиджак. Она производила сногсшибательное впечатление.

Этот наряд прикрывал все, но определенно не был пуританским.

Она перешла улицу, лавируя между допотопным автобусом, тремя машинами и молоковозом и напоминая себе, что у всех рождественские каникулы. «Наверное, обычно машин здесь по крайней мере в два раза больше», – подумала она.

Полицейский участок находился за библиотекой. Здание, в котором он размещался, выглядело чуть больше обычной кутузки, разве что его обитатели, как надеялась Беверли, были менее опасными. Открыв единственную дверь, она вошла в вестибюль размером не более четырех квадратных метров. Прямо перед ней находилась дверь, у левой стены стояли два стула, справа виднелось закрытое окошко. На двери был кодовый замок, рядом с окошком располагалась кнопка звонка и надпись «Пожалуйста, звоните», а из правого верхнего угла на Беверли пялился объектив видеокамеры. Стены были завешаны плакатами, посвященными работе полиции, здесь же разместилась пара объявлений о пропавших людях.

Беверли нажала на кнопку звонка.

Ей было страшно, но она изо всех сил старалась скрыть это неприятное и не свойственное ей чувство. Она опустилась на один из пластиковых стульев и принялась ждать. Стул был неудобным, и Беверли подумала, что, возможно, это сделано специально.

Она огляделась по сторонам, но ее взгляд то и дело возвращался к камере.

Шло время.

Она принялась читать предусмотрительно развешанные на стенах информационные материалы, но не нашла в них ничего интересного.

Беверли все прекрасно понимала, и, окажись она на их месте, она поступила бы точно так же. Надо проучить эту сучку. Заставить ее ждать.

Она прекрасно сознавала, что, пытаясь вторгнуться в чужое расследование, наступает на чью-то любимую мозоль. Она могла оправдывать себя тем, что случайно обнаруженная улика оказалась связанной с ее старым делом, однако по уставу ее всего лишь должны были информировать о ходе расследования.