Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке

Таким образом, мы, граждане государства, оказываемся в двойственном положении. Требование со стороны правительства монопольного права наказывать — важнейшее условие того, что мы живем в мире и безопасности. Однако это благо достается нам ценой тяжелой личной потери. Мои разговоры с новогвинейцами заставили меня понять, чем мы пожертвовали, предоставив отправление правосудия государству. Чтобы этого добиться, общество, существующие в нем религии и моральные кодексы постоянно твердят нам, что стремиться к мести дурно. Однако хотя осуществление мести следует предотвращать, признание в соответствующих чувствах должно быть не только разрешено, но и поощряться. Для близких родственников и друзей человека, который был убит или сильно пострадал, как и для самой жертвы, такие чувства естественны. Правительства многих государств пытаются предоставить родственникам жертв преступления возможность некоторого личного удовлетворения: им разрешается присутствовать на суде и в некоторых случаях обращаться к судье или к присяжным (см. главу 2), а иногда даже наблюдать за казнью убийцы близкого человека.

Те читатели, которым не случилось годами беседовать с горцами Новой Гвинеи, могут все еще удивляться: как могли эти сообщества стать такими непохожими на нас, как они могут радоваться убийствам и награждать за них? Какими извращенными чудовищами должны быть эти люди, чтобы столь бесстыдно говорить об удовольствии, которое испытывают от убийства врага?

Этнографические исследования традиционных человеческих сообществ, живущих по большей части вне контроля правительства государства, показывают, что война, убийства, демонизация соседей — норма, а не исключение; члены этих сообществ, придерживающиеся таких обычаев, часто нормальные, счастливые, хорошо приспособленные к окружающей среде люди, а вовсе не чудовища. Отличием многих государств является то, что их граждан учат начинать вести себя в соответствии с традиционными нормами неожиданно и только в определенный момент (при объявлении войны), а потом столь же неожиданно их отбросить (при заключении мира). Результат сбивает с толку: однажды вызванную ненависть не так легко забыть. Многие из моих европейских друзей, родившиеся, как и я, в 1930-е годы, — немцы, поляки, русские, сербы, хорваты, англичане, голландцы и евреи — с рождения учились ненавидеть или бояться представителей некоторых других народов, пережили испытания, давшие им веские основания для этого, и теперь, по прошествии 65 лет, испытывают те же чувства даже несмотря на то, что потом их учили считать такие чувства дурными и не высказывать, не убедившись, что слушатели их разделяют.

Сегодня мы, жители западных государств, с детства обучаемся универсальному моральному коду, каждую неделю провозглашаемому в церквях и кодифицированному в законах. Шестая христианская заповедь просто гласит: “Не убий”, не проводя различий между гражданами собственной страны и гражданами других государств. Затем, после по крайней мере 18 лет такого внедрения морали, мы готовим из молодых мужчин солдат, даем им оружие и отдаем им приказ забыть теперь все прежнее обучение, запрещающее убивать.

Неудивительно, что многие современные солдаты не могут заставить себя в битве целиться во врага и стрелять. Те, кто все-таки убивает, часто долго страдают от посттравматического стресса (например, так случилось примерно с третью американских солдат, служивших в Ираке или в Афганистане). Вернувшись домой, они вовсе не хвалятся убийствами; они страдают от ночных кошмаров и не желают говорить о том, что пережили, кроме как с другими ветеранами. (Представьте себе, если вы сами не ветераны, какие чувства испытывали бы в отношении американского солдата, который гордо в деталях описывал бы вам, как он убивал иракца или даже нацистского солдата во время Второй мировой войны.) На протяжении жизни мне сотни раз приходилось разговаривать с американскими и европейскими ветеранами, причем некоторые из них были моими близкими друзьями или родственниками, но ни один ни разу не рассказывал мне о том, как убивал, — в отличие от многих из моих новогвинейских друзей.

Представители традиционных новогвинейских сообществ с самого раннего детства видели воинов, отправлявшихся в бой или возвращавшихся обратно, видели раны своих родных, людей из своего клана, убитых врагами, слышали рассказы об убийствах, воспринимали войну как идеал жизни мужчины, наблюдали, как воины-победители с гордостью говорят об убийствах и получают за это похвалу. Вспомните мальчиков дани-вилихиман, с возбуждением тыкающих своими маленькими копьями в умирающего воина асук-балек, шестилетних вилихиман, пускающих стрелы в шестилетних видайя под руководством своих отцов (глава 3). Конечно, новогвинейцы не чувствуют внутреннего конфликта в связи с убийством врага; им не приходится переучиваться.