Мир приключений, 1918 № 02

Когда мы подъѣхали, онъ насъ ласково и дружески привѣтствовалъ всѣхъ, за исключеніемъ Хесса, которому онъ только кивнулъ головой и небрежно кинулъ «какъ живешь?», но такимъ тономъ, по которому ясно было видно, что онъ не сталъ бы просиживать ночи, чтобы дождаться его отвѣта. Это меня чрезвычайно порадовало, и я примостился поближе къ нему.

— Какое чудесное утро для такого мерзкаго дѣла, капитанъ, — замѣтилъ я.

Онъ пристально посмотрѣлъ на меня и сказалъ:

— Я съ вами поговорю объ этомъ послѣ, Рэдъ, а теперь скажу вамъ прямо, что это имѣетъ больше значенія, чѣмъ кровавое и шумное убійство, учиненное кѣмъ нибудь другимъ.

Насъ было около сорока человѣкъ, все больше рослыхъ, здоровыхъ и внушительнаго вида ребятъ. Чотъ стоялъ и смотрѣлъ на насъ, съ головой, повязанной испачканнымъ кровью платкомъ, и лицомъ, выражавшимъ не гнѣвъ, не озлобленіе, а просто только напряженное вниманіе и, пожалуй, отчасти удивленіе. Онъ былъ красивый парень, съ благороднымъ, породистымъ и выразительнымъ лицомъ, и если бы тутъ среди насъ были наши дѣвушки, то я готовъ поручиться, что изъ ихъ глазъ выкатилась бы не одна слеза. Чотъ принималъ свое положеніе, какъ мужчина; онъ смотрѣлъ бодро, хотя петля веревки, спускавшаяся съ дерева, подъ которымъ онъ стоялъ, болталась у него надъ головой. Когда мы подъѣхали къ опушкѣ, онъ радостно привѣтствовалъ насъ ласковымъ окликомъ и движеніемъ руки, но когда онъ увидѣлъ среди насъ Хесса, лицо его мгновенно омрачилось, и жилы у него на вискахъ и на шеѣ надулись; Хессъ отвѣтилъ ему злобнымъ торжествующимъ взглядомъ.

— Займите свои мѣста въ алфавитномъ порядкѣ, друзья мои, — сказалъ капитанъ Гендерсенъ, — и по мѣрѣ того, какъ онъ выкликалъ наши имена, мы выстраивались въ рядъ подъ первыми деревьями опушки лѣса. Воцарилась такая тишина, какая обыкновенно бываетъ за моментъ передъ тѣмъ, какъ спустить курокъ. Всѣ мы на минуту подтянулись и насторожились, но когда Гендерсенъ сталъ перебирать какія-то бумаги, тотчасъ опять распустились. И я спросилъ у Боба, сильно ли Чотъ пострадалъ, когда его старались схватить.

— А кто его знаетъ! Только дрался онъ и отбивался такъ, какъ будто рѣшительно не хотѣлъ, чтобы его задержали. Подстрѣлилъ, кажется, только одного Девлина, другимъ все больше по ногамъ попало, — но отстрѣливался онъ хорошо и довольно мѣтко, если принять во вниманіе ранній часъ утра, когда только еще начинало свѣтать. Меня онъ полоснулъ но рукѣ за то, что я осмТлился спросить его, почему у него голова перевязана, — во я на него сердца не имѣю за это. И что касается меня, то сунься ко мнѣ какой-нибудь такой же лысый голландецъ, я бы тоже отбаловалъ его разъ навсегда, чтобы ужъ больше не приставалъ.

— Прошу молчанія, — возгласилъ Гендерсенъ. — Чотка, встаньте вотъ сюда, пожалуйста.

Чотъ выступилъ впередъ съ величавымъ спокойствіемъ и горделивой самоувѣренной осанкой чистокровнаго индѣйца. И я сразу понялъ, что онъ не посрамитъ ни себя, ни насъ, своихъ старыхъ друзей, и что намъ за него краснѣть не придется.

— Обернитесь къ намъ лицомъ, Чотка, — сказалъ капитанъ.

Чотка обернулся и всталъ ко всѣмъ намъ лицомъ.

— Ну, друзья, всѣ вы должны торжественно клясться, что исполните свой святой долгъ по совѣсти, какъ передъ Богомъ. — Прошу подтвердить установленнымъ порядкомъ, произнося слово «Аминь».

— Аминь, — повторили всѣ разомъ.

— Такъ, — одобрилъ Гендерсеръ. — Вотъ, Чотка Севиръ, вы стоите теперь передъ над и, вашими согражданами, жителями Дакоты, нѣкоторые изъ нихъ ваши друзья, другіе ваши враги: вы обвиняетесь въ мерзкомъ безчеловѣчномъ убійствѣ, въ убійствѣ человѣка безоружнаго, которому вы не дали возможное! и защищаться. Итакъ, я обвиняю васъ въ неимѣющемъ оправданій убійствѣ… Ну, какъ его звали по имени-то, этого голландца? Кто помнитъ?

— Адольфъ, — крикнули присутствующіе.

— Вь неимѣющемъ оправданій убійствѣ голландца Адольфа Шаффера, въ тотъ моментъ, когда онъ, будучи безоруженъ, пытался бѣжать отъ вдсъ. Признаете вы себя виновнымъ, или нѣтъ?.

— Я, конечно, застрѣлилъ его, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, — подтвердилъ Чотъ, видимо смущенный этимъ формальнымъ допросомъ.

— Да, да, конечно, это мы всѣ знаемъ, — сказалъ капитанъ, — но было ди это въ честномъ бою?

— Онъ вскинулъ свое ружье и дернулъ за курокъ, ну я и выстрѣлилъ; то есть мнѣ кажется, что я выстрѣлилъ… хорошенько не помню. Я только ясно помню, что услышалъ выстрѣлъ, но выстрѣлилъ ли я, или кто другой, — съ увѣренностью сказать не могу. Я былъ пьянъ, здорово пьянъ въ тотъ день. Ну, да къ чорту всю эту вашу канитель, кончайте скорѣй ваше дѣло. Изловили меня, какъ крысу. Чего тутъ долго разсуждать?

Капитанъ посмотрѣлъ на него гнѣвнс и, хмуря сердито брови, сказалъ:

— Это не манера такъ говорить. Если бы вы не были обвиняемымъ, стоящимъ передъ лицомъ суда, я бы показалъ вамъ, что шутить и издѣваться надъ судомъ никому добра не приноситъ. Такъ вы не признаете себя виновнымъ? Не правда ли?