Мир приключений, 1918 № 01

Но ничего подобнаго не случилось. Во всей его позѣ было нѣчто почти комичное, что дѣлало ее тѣмъ болѣе жуткой. Я не могъ видѣть того, что что онъ видѣлъ, и никогда и послѣ не узналъ, что именно онъ видѣлъ въ эту минуту, хотя я висѣлъ такъ близко надъ его головой, что ясно видѣлъ, какъ его энергичный, почти квадратный подбородокъ нѣсколько разъ судорожно подернулся, отражаясь на стеклѣ каюты, но сквозь стекло внизъ мнѣ не было видно.

Первымъ его движеніемъ было опустить руку въ карманъ и нащупать въ немъ своими длинными костлявыми пальцами неразлучный съ нимъ револьверъ. Затѣмъ онъ наклонился еще ниже, а я, затаилъ дыханіе и проткнувъ иглу на половину въ заплату, такъ и замеръ въ этомъ положеніи. Я чувствовалъ, что, если онъ не сдѣлаетъ сейчасъ же какого-нибудь рѣшительнаго шага, я не выдержу дольше, этого напряженія и закричу. Но онъ не выстрѣлилъ, а осторожно отодвинулся отъ стекла, и безсильно опустилъ руку вдоль ноги.

— Ударьте восемь склянокъ, мистеръ, — обратился онъ къ помощнику, и затѣмъ не торопясь отошелъ на нѣсколько шаговъ въ сторону, беззвучно шевеля губами и глядя куда-то вдаль на сверкавшее, словно позолоченное море. Ни малѣйшаго признака вѣтра нигдѣ кругомъ, словно и море и небо застыли въ раскаленномъ воздухѣ.

Вотъ, наконецъ, вышелъ на гіалуоу рослый Антонъ съ корзиной, доверха полной сухарей, и направился Къ баку. Дойдя до рубки, онъ поставилъ свою корзину на рубку и со всей силой запустилъ свой ножъ въ гротъ-мачту. Ножъ вонзился въ нее, какъ пуля, и Рослый Антонъ медленнымъ тяжелымъ шагомъ подошелъ къ гротъ-мачтѣ и выдернулъ изъ нея ножъ не спѣша, а какъ бы раздумывая о чемъ-то. Въ это время старикъ помощникъ капитана отбилъ восемь склянокъ и пошелъ внизъ, а командиръ стоялъ на мостикѣ и подвинчивалъ винтъ у своего секстана.

Эго было необычное на суднѣ дѣло. Тутъ не было ничего похожаго на бунтъ или возмущеніе. Рослый Антонъ ни словомъ, ни взглядомъ не пытался взбунтовать команду или возстановить ее противъ командира. Онъ во все не говорилъ ни съ кѣмъ изъ людей — онъ рѣшилъ все уладить самъ по себѣ, безъ всякаго вмѣшательства. И, хотя онъ никому не сказалъ ни слова, всѣ мы чувствовали, что смерть носится въ воздухѣ. Люди всѣ до единаго испытывали въ присутствіи Рослаго Антона невольный ужасъ, какъ будто онъ уже совершилъ то страшное Дѣло, которое онъ задумалъ. Они только сторонились его, но онъ отлично знйлъ, что это значитъ… Онъ рѣшилъ, что это будетъ его послѣднее плаваніе, и по всему было видно, что ему оставалось жить лишь столько, сколько нужно было, чтобы совершить задуманное дѣло. Трудно повѣрить, чтобы человѣкъ такъ спокойно поставилъ свою жизнь на карту, но на этотъ разъ это было дѣйствительно такъ. А, между тѣмъ, шансы были всѣ противъ него, и онъ это зналъ.

Это былъ самый долгій день, какой я запомню во всей своей жизни. Казалось, ему никогда не будетъ конца.

А ночь была еще невыносимѣе, чѣмъ этотъ томительно длинный день. Луна, какъ сейчасъ, расплывалась въ блѣдномъ туманномъ сіяніи, на усѣянномъ звѣздами небѣ; вахтенные разбрелись по палубѣ около рубокъ. Выглянувъ изъ своего оконца, я могъ видѣть, какъ парусъ слегка надувался, напухалъ и колыхался на бизанѣ при плавномъ подъемѣ прилива.

Будучи мастеровымъ человѣкомъ, а не рядовымъ матросомъ, я не спалъ на бакѣ, въ общей казармѣ, а подвѣсилъ свою койку въ парусной мастерской. Эго помѣщеніе было тѣсное и душное до невозможности, заваленное сверху до низу громадными штуками парусины, мотками нитокъ, рамами и всякими принадлежностями парусной мастерской. Но зато я имѣлъ свое отдѣльное помѣщеніе и чувствовалъ себя бариномъ.

Въ эту ночь я долго ворочался съ бока на бокъ на койкѣ, строя всевозможныя предположенія, останавливаясь съ беззастѣнчивостью юности, на всевозможныхъ нескромныхъ догадкахъ, невольно напрашивавшихся при мыслѣ о златокудрой сиренѣ въ капитанской каютѣ.

Вдругъ я почувствовалъ, что кто-то впился мнѣ пальцами въ плечо, и даже во снѣ, я былъ убѣжденъ, что то былъ командиръ. Онъ снился мнѣ какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ меня разбудилъ. Я вскочилъ, но онъ тотчасъ же судорожнымъ движеніемъ руки зажалъ мнѣ ротъ и принудилъ меня снова откинуться на подушку. Свѣтъ луны, проникая черезъ окно, падалъ прямо ему на лицо, и, взглянувъ на это лицо, я понялъ, что мнѣ слѣдовало молчать. Его холодные блѣдные глаза надъ прямыми блѣдными вѣками, свѣтились внутреннимъ холоднымъ огнемъ, напоминавшимъ фосфорическій блескъзмѣиныхъглазъ. Эти глаза загипнотизировали меня такъ, что ему не было надобности зажимать мнѣ ротъ. Я не въ состояніи былъ вымолвить ни слова, даже если бы и хотѣлъ.

— Ни звука! — приказалъ онъ. — Захвати свертокъ парусины, иглу и иди за мной на корму.