Мир приключений, 1925 № 03

Разговор на этом оборвался по случаю возвращения Брейда. Когда он вошел через главную дверь, внеся с собой то преступное молчание, которое обычно воцаряется в подобных случаях, незнакомец заметил тишину, поднял глаза, увидел Брейда и снова опустил голову. Затем украдкою наблюдал за Брейдом, а через несколько минут поднялся и, подойдя к Анди Витлее, сидящему за сигарным прилавком, осведомился, нельзя-ли достать где-нибудь поденной работы. Они обсуждали этот вопрос вполголоса. Когда незнакомец вышел, Саладин спросил Анди:

— Кто это?!

— Бродяга, я думаю. — ответил Анди. — Он хотел узнать, нет-ли работы. Но он не очень нуждается в ней. Он распрашивал у меня дорогу в город.

— Он, вероятно, сидел где-нибудь в тюрьме, — сказал Саладин.

— В городе есть тюрьма, — сухо заметил Анди. — Если он так томится по ней…

— Что он, пешком?

— Теперь чудная луна, — заявил Анди. — Он расчитывает добраться сегодня ночью.

Они заметили, что Брейд собирается уезжать, и Саладин крикнул ему:

— Спокойной ночи, Брейд!

Брейд ответил ему и вышел через боковую дверь, где была привязана его лошадь. Проехав мост, он остановился у другой лавки, чтоб взять мешок с кормом и, повернув лошадь по направлению дома, предоставил ей идти по собственному усмотрению. Ночь была теплая и тихая; луна почти полная освещала всю дорогу. Брейд отдыхал на своем сидении, мысли его бегали; приятные мысли кроткого и доброго человека.

Такие люди бывают при случае строго справедливыми и страшными.

Вернувшись домой, Брейд распрег лошадь и увел ее в стойло. Он оставил дверь конюшни на половину открытой, вошел в дом через хлев и зажег лампу в кухне. Огонь в плите погас. Он приготовил растопку и дрова на утро, наполнил водою чайник и бак на плите. Затем он унес лампу в столовую и уселся читать газету, привезенную им из лавки.

Две или три кошки, у него их было дюжина, если не больше, встрепенулись при его появлении и напомнили ему своим тихим мяуканьем, что они не были накормлены. Он тотчас же отозвался и даже извинился.

— Бедные мои кошечки. Я забыл о вас. Да, да, старый Брейд забыл кошечек. Хорошо теперь? Ну, так, так!..

Бесмысленное, ласковое бормотание одинокого человека. Он налил молоко в их лоханочки у печки, и они радостно принялись лакать.

Он вернулся к своей газете и читал ее медленно, слово за словом, от начата до конца, с добросовестной внимательностью.

Когда газета была окончена, нечего было больше делать. С лампой в руке он еще раз пошел в гостинную и, стоя в дверях, любовно посмотрел на пианино, стоящее во всей своей красе; затем медленно вернулся обратно. Его спальня была за столовой. Он разделся не торопясь, потушил свет и лег в постель. Луна смотрела ему прямо в окно. Из леса до него доносился по временам свист ветра. Где-то далеко лаяла собака. Ночь была полна разнообразными звуками. Они убаюкивали его, и он скоро заснул. Во сне он был всегда, смотря по тому, с каким чувством вы смотрели на него, или комичным, или трагичным; лежа на спине, с открытым ртом, с обнаженной тонкою шеей, он спал шумно и комично; но он был абсолютно один.

Однако, что-то потревожило его сон. Он задыхался, его душило, он открыл глаза, и дыхание его снова стало нормальным. В доме, казалось, все тихо, но ему смутно все-таки послышался шум. Его собственный храп будил его не раз. Он подумал, что и на этот раз он проснулся от той же причины, но это его не вполне успокоило; он вспомнил лисицу и ему захотелось узнать, не выстрелило-ли ружье, хотя куры его были спокойны. В конце концов он встал с постели, безобразно высокий, безобразно худой, в ночной рубашке, развевающейся на голых ногах, не зажигая лампы, не спеша, направился в столовую.

Вошел — и сразу искры посыпались у него из глаз, все цвета вселенной заиграли перед ним. Он не ощущал никакой боли; через несколько мгновений все померкло — искры погасли, отдать себе отчет в том, что произошло — он не мог. Ему казалось, что он очнулся от довольно приятных сновидений, с болью в голове и тут же почувствовал, что он связан. Когда он стал приходить в себя, он увидел, что он привязан к железной койке, которая стояла в углу столовой и долгое время служила постелью. Комната была освещена только луной. Обдумывая свое положение, он убедился в том, что ноги крепко привязаны, каждая отдельно, к ножке койки, а руки, связанные вместе, притянуты к низу железной рамки, а вокруг шеи веревка, от которой больно было повернуть голову. Положение в котором он очутился, было просто неслыханное. Он был полон догадок. Он понял, что его кто-то ударил по голове в ту минуту, когда он входил в комнату. Тот же самый, без сомнения, привязал его сюда кусками его собственной веревки, взятой со двора. Кто-то, следовательно, забрался в дом. Это само по себе было непостижимо для Брейда; никогда раньше этого не случалось с ним. Он читал в газетах о грабежах, но они были всегда так далеки. Вор в его собственном доме, теперь… Он удивлялся, каким образом он мог войти и зачем? И где же он теперь?