Мир приключений 1957 г. № 3.

Стрелецкий приблизился к мертвому. Сурово сдвинув брови, смотрел он в широко открытые, но уже потухшие глаза человека, который сегодня, лишь три часа назад, хотел убить его… Но даже на мертвом лице безумного старика лежала печать страсти и упрямого фанатизма.

Склонившись над огромным телом Платона Бельского, Стрелецкий бережно сложил ему на груди руки, прикрыл глаза и тут заметил Тасю. Она была взволнована.

Профессор привлек к себе девушку:

— Полно, Тасенька. В сущности, это был несчастный человек…

— Как жалко, что она его не нашла, — сказала Тася, думая о Евгении Бельской.

Но Стрелецкий уже взял себя в руки. Внимательно оглядев своих друзей, он заговорил:

— Ну что ж, дорогие мои! Мы не нашли библиотеки Ивана Грозного, но мы не успокоимся, мы будем искать ее…

— …и найдем! — закончила Тася и, поглядев на Волошина ясными вопрошающими глазами, спросила: — Правда, Ваня?

— Правда, Настенька! — ответил тот. — Найдем… или наконец узнаем, что же случилось с этой загадочной библиотекой.

— А на этот вопрос, юноша, нам дадут ответ только подземелья московского Кремля! — сказал Стрелецкий.

Н. Рощин МЕЖДУ НИГЕРОМ И СЕНЕГАЛОМ

ОТ АВТОРА

С героем повести Пьером Дьедонэ автор познакомился в Париже на открытом собрании общества энтомологов, где Дьедонэ читал доклад о тропических бабочках. Автора поразило, что одни вид открытых докладчиком насекомых он назвал «Барнаул» Трудно было удержаться от соблазна узнать о причинах столь странного научного наименования. Каково же было еще большее удивление автора, когда в ответ на его любопытство докладчик заговорил с ним на чистейшем, безукоризненном русском языке! В дальнейшем автор встречался с Дьедонэ еще не раз, потом, с отъездом Дьедонэ обратно в Африку, начал с ним переписываться, и постепенно знакомство это стало переходить в хорошую, прочную дружбу.

Часть этой повести записана автором тогда же, в Париже, со слов нового знакомого, часть — по его записям, часть — по позднейшим письмам Дьедонэ к автору.

НЕМНОГО АВТОБИОГРАФИИ

Мой отец был француз — добрый, веселый, общительный и несерьезный человек. В его жилах текла кровь суровой Бретани и солнечного Прованса, и среди его предков были итальянцы и бельгийцы, англичане и голландцы. От него я взял страсть к передвижениям и приключениям. Моя мать — русская, сибирячка. И ей я обязан вот этими скулами на моем галльском лице, крепкой костью, выносливостью и упорством, которое рождает во мне иное препятствие на моей дороге вместе с решимостью биться до последнего мускульного усилия с этим препятствием.

Прирожденной страсти моей к странствиям покровительствовала сама судьба. Отец еще в молодости уехал в Россию маленьким служащим одной французской торговой фирмы, женился там. И я был его единственным ребенком. Он очень любил меня, и я с детства сопровождал его в бесконечных путешествиях по стране. Мне знакома бессарабская арба так же, как кошевни Сибири, кабардинская лошадь, волжский плот, собачья упряжка Крайнего Севера и двухколесная «беда» смоленского крестьянина. Я избороздил почти всю Россию и видел ее от Польши до Туркестана, от Охотского моря до дагестанских ущелий.

Смутны и сложны чувства моих отроческих лет. Чем шире открывались передо мною просторы необъятно огромной страны, тем больше любил я ее. И чем крепче овладевал знаниями о ней, тем становилась она ближе мне, тем больше чувствовал я ее своей, а себя — ее сыном. И все же… я был вписан в иностранный паспорт моего отца.

Отец поддерживал связь кое с кем из своих соотечественников. И в Петербурге и в Москве мне приходилось встречаться с представителями многочисленных иностранных колоний, преимущественно французами и бельгийцами. Агенты торговых фирм, дельцы, коммивояжеры, инженеры, техники, в большинстве своем они смотрели на Россию как на страну отсталую и бесхозяйственную, ценную лишь неисчерпаемыми возможностями обогащения для предприимчивого человека. Деньги — вот что влекло их! И эти печальные наблюдения вошли в мое сердце одною из заноз.

Меня зовут Пьер Дьедонэ, отца моего звали Жан. Фамилия Дьедонэ во Франции распространена примерно так же, как в России — Богдановы. И вот, по настоянию матери, в школе я был записан Петром Ивановичем Богдановым, в точном переводе моей фамилии на русский язык. Впрочем, со школой мне не везло — странствования отца постоянно отрывали меня от учебы, и почти из года в год за все классы до самого аттестата зрелости мне приходилось держать экстерном. Весною 1914 года отец получил отпуск. Я успешно заканчивал экзамены за первый курс Политехнического института. И родители решили меня порадовать: на два — три месяца поехать всей семьею во Францию. Мне было неполных девятнадцать лет.