Мир приключений 1964 г. № 10

И тут мелькнула мысль — самолет! Ну конечно же, такая мысль вполне могла прийти Коростылеву в голову: в Москве оставаться не у кого, садиться в поезд или пригородный автобус опасно. А на аэродроме вряд ли будут его искать. Тем более, что в поездах можно продолжать поиски и в дороге, и на промежуточных остановках. А самолет улетел — и ищи-свищи ветра в поле, приземлится где-нибудь во Владивостоке. А это было важным преимуществом. Коростылев понимал, что для розыска убийцы милицейского работника сил не пожалеют, и чем дальше он на время окажется от Москвы, тем лучше. Правда, ночью самолеты уходят редко, но все же уходят. Наконец, можно подождать и до утра, и необязательно в здании аэропорта, что во Внукове, что в Шереметьеве, — это можно сделать в лесу, поблизости.

Но тут Владимир сам прервал ход своих мыслей. А деньги? Ведь денег-то у “Повара” не было, а билет на самолет, тем более куда-нибудь далеко, стоит все же недешево.

Владимир изложил свои мысли.

Некоторое время царило молчание. Первым нарушил его Русаков.

— Ну и что? — сказал он. — Такой, как “Повар”, мог вполне принять подобное решение, рассчитывая добыть деньги на месте. Я не удивлюсь, если выяснится, что сразу же за убийством в том же районе или еще где-нибудь последовало ограбление и приметы грабителя совпадут с приметами “Повара”. Кроме того, аэродром тоже отличное поле деятельности для карманника.

— А из аэродромов, — заметил Логинов, — мне кажется, Шереметьево отпадает: там самолеты реже.

Владимир встал.

— На выезд! — скомандовал он.

И через несколько минут две синие с красной полосой “Волги” уже мчались к Внуковскому аэродрому, оглашая воздух звуком сирен.

Начался мелкий дождь. Шоссе в свете фар блестело, словно гладкая кинопленка. Ветровое стекло покрылось водяной россыпью. Шофер включил “дворники”, и они еле слышно шуршали, прометая окно слева-направо — справа-налево, подобные маятнику, отсчитывающему время.

Владимир опустил боковое стекло, и сырой ночной воздух, пахнущий травой и лесом, залетел в машину.

Никто не разговаривал.

Логинов курил. Русаков закрыл глаза, и можно было подумать, что он дремлет.

Владимир поднял воротник плаща. Он не чувствовал ветра, не замечал дождевых капель, порой залетавших в окно и попадавших ему в лицо. Устремив неподвижный взгляд вперед, на летевшее навстречу ночное шоссе, он думал, и память с удивительной четкостью воскрешала перед внутренним взором эпизоды их дружбы с Николаем.

…Как меняются в жизни мерила вещей и понятий, мечты и желания!

Ценой экономии на школьных завтраках был куплен футбольный мяч. А потом его легко отдали за растрепанную, ветхую книжицу с дурацкими, казавшимися всемогущими приемами японской борьбы. Они видели в них неуязвимое, абсолютное средство победы над врагом, А начав заниматься самбо, поняли, сколь наивными и примитивными были эти приемы. Но сами занятия вначале были увлекательной игрой, увлечением были и первые шаги в Школе милиции. Это была интересная игра. И лекции дополнялись юношеской фантазией. Пистолеты, отпечатки пальцев, преступники… Все это было так ново, так невероятно интересно, но еще недалеко ушло от детских игр и любопытства.

Где кончается детство и начинается юность? Где кончается юность и начинается зрелость? Владимир не запомнил той минуты (а быть может, секунды), когда самбо из любимого занимательного вида спорта превратилось в грозное оружие, спасшее ему жизнь. Где пролегла та черта, что разделяла увлекательные занятия, игру в Школе милиции и рискованные операции, в которых успех приносил не пятерку в журнале, а арест опасного преступника, а неуспех мог стоить не двойки, а жизни… Эта жизнь, которая дается человеку лишь однажды, она развертывалась перед ним и Николаем так же стремительно, как это шоссе за окном. Но не ночное, а яркое и солнечное, какое оно бывает днем.

…Владимир бросил взгляд на часы. До Внукова оставалось еще минут пятнадцать езды, дождь усилился, и “Волги” замедлили ход. Пришлось поднять стекло — холодные струи залетали в машину.

Теперь ветровое стекло сразу мутнело, после того как “дворник” прометал его…

Да, все им было дано: сотни дорог — только выбирай, — по которым они могли идти и на которых ждали их радости избранного труда, новые горизонты, открываемые учением, интересный отдых, любимые подруги, по-хорошему беспокойная, увлекательная, чудесная жизнь…

А вот Николай не прошел и половины своей.

Глупая смерть! Бессмысленная и обидная. Владимир сжал в кулаки руки.

Бессмысленная? А почему бессмысленная?

Он вспомнил диспут, который они, школьники-комсомольцы, устроили однажды. Это был диспут по книге Константина Симонова “Живые и мертвые”. В какой-то момент разгорелся спор о цене человеческой жизни на войне. Кто-то утверждал, что лишь немногие на фронте гибнут ради конкретного успеха, закрывая амбразуру дота своим телом, тараня вражеский самолет, сознательно оставаясь на гибель, чтоб прикрыть отход своих.

Владимир и Николай горячо возражали.