Мир Приключений 1965 г. №11

В 1941 году в сложнейшей обстановке отступления со всеми его неожиданностями и опасностями, в яростных оборонительных боях с сильнейшим врагом проверялись характеры и способности командиров. Для тех, кто желал и умел учиться, 1941 год был воистину Университетом Войны.

И Порик учится. Все, о чем он узнавал теоретически в Одессе и Харькове, стало каждодневной практикой: встречный бой, отражение танковой атаки, прорыв из окружения… Здесь каждая ошибка могла стать последней — и для него, и для подчиненных. Молниеносная ориентировка, быстрый и верный расчет, ясное решение, четкая команда, личный пример отваги — он быстро овладевал этими обязательными атрибутами характера офицера-фронтовика. В те трудные дни мало было самому беспредельно верить в победу — надо было увлекать своей верой других, подбадривать устающих, сплачивать растерянных.

Боевой опыт 1941 года — как он пригодится франтирёру Базилю на далеком атлантическом берегу! В пекле величайших боев сформируется борец, о котором в 1944 году так напишет французская газета “Либерте”: “Драться против нацизма — его единственная забота. В нем чувствовалась непреклонная сила воли, скрытая за внешним спокойствием лица”.

Война не заглядывала в метрики, война не считалась с возрастом: ну и пусть всего-то двадцать один год Василию Порику, ну и что с того, что стаж офицерский у него невелик? Сумел командовать отделением — командуй взводом! Получилось со взводом — подымайся выше, в помощники командира роты! Хорошо воюет? В ротные его! Принимай роту, Порик, веди роту в бой, воюй, лейтенант, бей гадов!

972-й полк 275-й стрелковой дивизии держался под Святогорским монастырем, между Изюмом и Барвенковом. Напирали немцы, катились лавы немецких танков, дивизия под их напором медленно пятилась к берегу, обрывистому берегу Северного Донца. Ударила оттепель, надо льдом поднялась вода выше колена. Переправы взорваны с воздуха. Кончаются боеприпасы- через реку их не доставить. Лучшим ротам приказ: контратаковать. Это почти обязательная гибель, но кто-то должен прикрыть переправу дивизии. Рота Василия Порика атакует. Прямо в лицо шрапнель, пикируют “мессершмитты”, наползают танки, звенит в ушах, качается и вибрирует земля под ногами. Рота чрезвычайным усилием прорывается до рукопашной, в траншеях немцев рота выполнила приказ!

— Генин, — слышит в трубку политрук голос командира полка, — хорошо, Генин! Передай Порику: представляю к награде! Пусть отходит, примет второй батальон, там убит командир!

— Вася! — кричит Генин. — Командир полка приказывает…

…Снаряд угодил как раз между ними.

***

Куда их везут? Дрожит и вибрирует пол вагона, будто земля под Святогорским монастырем. Сквозь щели левой стены проползает на мгновение луч луны… Куда их везут?

Человек, голова которого лежит на ногах у Василия, опять что-то бормочет. Быстрые, быстрые захлебывающиеся слова: “Катенька, Катенька… огурцы солили… банка… стреляет”. Василий осторожно подымается, на ощупь подсовывает под дрожащую, елозящую по ногам человеческую голову рукав укрывающего его армяка. “Катенька… голову больно…” — Голос стихает, стихает. Видно, из военнопленных, грузили их вместе с “рабочими”. Этому — конец. Василий вспомнил его лицо: худое, черное, с блестящими, перенапряженными глазами. Волосы в кровавых култуках, так, видно, и не перевязан толком ни разу. Спокойно, Василий, спокойно, Василий, нервы в кулак! Сейчас главное — куда их везут?

На стоянках вначале слышалась вроде бы немецкая речь. Вот уже второй день говорят не по-немецки. Двенадцатый день пути в мрачную неизвестность. Только один раз за это время дали две буханки хлеба на всех, ведро воды… Спокойно, Вася, спокойно, не то зря сдохнешь, Вася!

Он закрывает глаза. Тяжелая, больная дремота наползает, как оглушает. И снова воспаленный мозг прогоняет назад кадр за кадром, будто киноленту, дни окружения и прорывов, лесных троп и лесных засад, и погони, погони, погони на своей земле, сразу ставшей бесприютной, на вчерашней советской земле, — погони, погони, погони за окруженными, за беглецами из плена, за израненными, полуголыми солдатами, пробирающимися к своим, к армиям неокруженным и армиям воюющим — в СССР, где все свое, все, без чего нет жизни-Погони, погони, лают собаки, раздвигаются кусты, автомат в грудь: “Хальт!”. Стреляют, стреляют, собаки прыгают на грудь…

Он вновь проснулся от стона. Прислушался. Тихо. Спазма в горле разжалась. Это стонал он сам — лейтенант, коммунист, ныне — невольник Порик.

Начинало светать. Земля поворачивалась к солнцу, чтобы осветить кусочек своей поверхности, по которому из далекой России несся товарный состав, осветить этот обмотанный проволокой вагон, эту движущуюся конуру, полную зловония, грязи и предсмертного пота. Теплое, но бесстрастное солнце подымалось над изуродованной планетой, где высшее порождение жизни яростно уничтожало себя самое.