Мир приключений, 1968 (№14)

Огромная голая равнина. Вдалеке — отлогие холмы, там стояли люди. Еще дальше, у самого края горизонта, лес. Три круга — черной, как будто вытоптанной земли, бурых холмов и серого неба, — это он запомнил. Потом (но это он увидел уже на экране) люди исчезли. Остались зрачки телекамер, круглые глазенки фотоаппаратов. Земля наблюдала за ним.

Он внимательно, словно чужую, прочел свою биографию. Родился. Учился. Сконструировал. Опубликовал. Отправился. В беседе с нашим корреспондентом сказал… Ничего путного не сказал, мог бы и промолчать.

Дальше шли телеграммы: длинные и короче, короче. Самые последние, пожалуй, ему даже нравились. Слово ценилось, и они долго думали над ними — он сам и автомат.

Газеты той поры были интересны. Знакомые имена, события, которые начинались при нем.

Перешагнул через пять лет, связь оборвалась. Незнакомые люди делали что-то, видимо, важное, но чужое. О главном он знал, остальное не имело значения. Вторую подшивку он просмотрел за полтора часа. С третьей было совсем легко: он сидел и с любопытством наблюдал, как машинка листает страницы.

* * *

Последние известия он пропустил, можно было не торопиться. Но и гулять не хотелось. Гасли огни в окнах, город засыпал.

Он дошел до угла и остановился. В огромном освещенном окне напротив Гордин отчетливо видел профиль девушки. Она была в черном платье и от этого казалась призраком. Это умеют фотографы: черный силуэт на белой глянцевой бумаге.

Он машинально перешел улицу. Музыка стала громче. Почему-то он был уверен, что это рояль.

Он еще раз взглянул в окно — девушки не было. Музыка прекратилась.

— Простите. — Кто-то шел к нему с той стороны улицы. — У вас не найдется огонька?

Доставая зажигалку, Гордин гадал — видел ли этот прохожий, как он стоял под окнами. Похоже, что нет. Все равно глупо.

— Спасибо. — Молодой человек улыбнулся. — Похоже, вы член Великой Ассоциации Курильщиков?

— И активный.

— А я, наверное, ее почетный вице-президент. Костя.

— Эрик.

— Понимаете, не рассчитал. День рождения в разгаре, а сигареты кончились. Бросили жребий, и пришлось мне идти до самой Лучевой.

— Напрасно. Тут автомат за углом, на Зеленой.

— Я почему-то решил, что вы приезжий.

— Я действительно недавно вернулся, но город я знаю.

Они еще поговорили: о городе, о том, что лето прохладное. Удивительно, от каких случайностей зависит настроение, думал Гордин, с удовольствием попыхивая сигаретой. Что изменилось? Просто встретились два человека.

— Не знаю, как вы, — сказал Костя задумчиво, — а я когда прохожу поздно вечером мимо освещенных окон… Трудно объяснить, но сердце щемит. Почему-то кажется — там удивительная жизнь, не похожая на нашу. И новые, необыкновенно интересные люди. А зайти неудобно. Постоишь и идешь мимо…

Ясно, что он видел. Но куда он клонит?

— Что делать.

— Как — что? — вполне натурально удивился Костя. — Один раз в жизни махнуть рукой на все и зайти.

— Зайти?

— Да. Шли мимо, холодные, мрачные, одинокие. И вдруг яркий свет, звон бокалов, музыка. Не поймут, тем хуже для них — значит, и заходить не стоило. Но я думаю, что поймут. Рискнем?

— Рискнем, — сказал Гордин. И уже в подъезде: — А как же с днем рождения? Ведь вас ждут.

Костя толкнул дверь.

— Конечно, ждут. Потому я и тороплюсь.

— Заходите. — Мимо них промчалась девушка.

Из комнаты донеслось:

— Костя!

— И не один.

— А сигареты?

— Говорю, не один!

— Тащите их сюда.

Но они уже вошли.

— Знакомиться не будем, — сказал Костя. — Так интереснее. Официальный титул: «Наш дорогой гость». В экстренных случаях можно «Гость» или «Незнакомец». — Он обернулся к Эрику: — Перечислять имена бессмысленно, не запомните.

Костя усадил Гордина у окна:

— Ешьте. Пейте. Скучать не придется, сейчас организуем спор. Между прочим, народ ничего, толковый: физики, химики, математики. Иноверец один: вон тот рыжий, филолог.

Организовывать не пришлось. Спор вспыхнул сам, и даже не один спор, а несколько. И все они начались не с начала, а с середины: спорщики с нетерпением ждали конца официальной части.

Чтобы не уговаривали, Гордин налил в бокал немного вина. Пить не стал. В молодости не любил, а потом и не пробовал.

Ему было хорошо, спокойно. В сущности, неважно, о чем они спорят. Главное — что спорят. Завтра будний день, спать осталось часа четыре, а им хоть бы что. И они не такие юные. Той, в белом платье, не меньше двадцати пяти! А филологу все сорок. Интересно он спорит. Сначала против него было трое, теперь шестеро. На каждое слово он получает в ответ десять. Перебивают, кричат, ругаются. А он методично твердит свое. Будто гвозди забивает.

Подошла девушка в черном, церемонно поклонилась:

— Наш дорогой гость, вы танцуете?

— А музыка?

— Всегда с собой.

— Не помешаем?

— Что вы! Они не обратят внимания, даже если мы станем бить в большие боевые барабаны. Хотели бы попрактиковаться?

— С детства мечтаю.

— Жаль, я не знала, оставила дома. А как вам это? — Она поправила черный круг медальона.

Где-то далеко запели трубы, едва слышно откликнулись скрипки. Старинное, древнее. Он не сразу заметил, что танцует, — кружилась голова.