Мир приключений 1973 г.

— Серебро мне не нужно. Ты сделаешь чашу, наполнишь ее кореньями и травами, напиток принесешь мне… — Последние слова Патрокл произнес шепотом, нагнувшись к самому уху Мансура. — Ступай. Срок тебе шесть дней. Надеюсь, не забыл рецепта? Смотри не напутай! Сына и брата возьму заложниками. Напутаешь что-нибудь — им отсекут головы, а тебя… Ну, да ты знаешь… Ступай и не вздумай меня дурачить! Гетайры проводят и постерегут от темных мыслей. Ступай!

Мансуру казалось, что колонны дворца расплылись и качаются с каждым шагом. Он ужо не замечал ни красоты мраморных фоптанов, ни светильников, ни сосудов. Двое гетайров с короткими мечами на поясе шли сзади, и он слышал, как позвякивают при каждом шаге цепочки на их перевязях. Мансур вспоминает слова, услышанные от отца на его смертном одре, слова звучат в его ушах вместе с тяжелым дыханием и звоном металла за спиной: «Возьми три горсти мяты, два корня полыни… Серебро из черного камня уже готово, три сотни лет прошло… Так велели боги, принесшие его на землю… Сделай из серебра чашу… Это великая тайна… Сбереги ее и передай сыну… А если случится беда, возьми три горсти мяты… Для себя не бери, тебе самому ничего, кроме горя, не принесет напиток… Только если большая беда… Сохрани тайну».

В ту ночь долго не гас огонь в хижине Мансура. Мастер сидел перед раскрытой шкатулкой с заветным слитком черного, похожего на губку металла, что передавался из рода в род, из поколения в поколение…

Кто его знает, может, это и не серебро вовсе… Говорили старики, что этот камень упал когда-то с неба, а может, его принесли сами боги и вложили в него свою великую силу… Два конца в любой палке, два начала и в любой силе, все зависит от того, какое начало избрать, куда направить эту великую силу, на какое дело… И не может она вечно лежать на дне шкатулки. Кому-то все равно пришлось бы решать ее судьбу. Случилось так, что эта доля выпала ему. Не сладкая, трудная доля. Пронюхал все-таки сатрап. Никто из живых людей не знал тайны черного серебра. Но правду, видно, говорят, что великую тайну не уберечь даже мертвым. Хитер сатрап. Мог бы забрать серебро, да знает, что не всякому оно дается в руки. Пробовал уж, наверно, подсылать своих людишек… Вот так оно и случилось. Ничего теперь не сделать. Только два пути. Можно, конечно, отдать Пат-роклу напиток. Пусть властолюбивый Патрокл до дна выпьет волшебную чашу. И не станет у него врагов во всей Бактрии, во всей Македонии, во всем мире. Всех превратит он в рабов и в золото начнет превращать их кровь и пот. Но что тебе до того… Тебя-то он оставит в покое, раз уж ты один умеешь совладать с черным серебром… Тебя-то он будет беречь как зеницу ока, и твое слово станет для него нерушимо… Не всякое слово, конечно. Но твой интерес он наверняка соблюдет, так что ты много потеряешь в эту ночь, Мансур. Подумай хорошенько, еще ведь не поздно…

В соседней комнате тяжело закашлялся один из приставленных к нему стражей. Мансур вздрогнул и протянул руку к ящику с инструментами, словно не хватало ему этого последнего звука, чтобы решиться.

Напиток власти… У него чуть горьковатый, вяжущий вкус, словно пьешь полынный настой, а во рту остается металлический привкус.

Мансур поставил на стол пустую чашу и стал ждать. Напиток должен был подействовать в полную силу лишь через час. Но уже через несколько минут он почувствовал, как кожа постепенно теряет упругость, точно в него изнутри медленно накачивали свинец. Голова стала тяжелой, словно и в ней уже ворочались металлические мысли.

«…И умрет в тебе все человеческое. И станешь ты сильнее врагов своих, и уйдут от тебя дела твои и дела друзей твоих, и потеряешь ты близких своих и дом свой, и останешься ты один, ибо задумавший стать сильнее всех, окажется слабейшим…» — так говорило древнее пророчество. Наверно, у него не хватило бы мужества испить эту чашу, не окажись ненависть и отчаяние сильнее страха.

Шатаясь, встал он и пошел через весь дом на половину Астары. Она словно ждала его прихода, словно знала, что за решение он принял и что сделал. Огромные грустные глаза Астары заглянули ему в самую душу, как будто уже прощались с ним навсегда. Протянул к жене Мансур свои руки, видно хотел обнять ее в последний раз, прижать к груди, но неловко задел за светильник, что стоял перед ее ложем. Сначала с удивлением, а потом со страхом смотрели они оба на тонкий лист бронзы, вдавленный в треснувший стол. И понял Мансур, что между ним и другими людьми уже встала навеки нерушимая стена отчуждения. И не могут больше его руки ласкать и творить, а могут только разрушать и калечить…

Ничего не сказал он Астаре, молча постоял посреди комнаты, опустил голову и тихо вышел, унеся с собой ее пронзительный крик.