— Нет. Уедем с ним в город. Покойник все командовал, командовал. В черном теле держал. Оттого сын и на стройку утек. Пусть теперь вздохнет. Поживет по-людски.
— Ваш сын дома, Авдотья Кирилловна?
— Нет.
— Он в Спасе? — Тут.
— Мне бы его повидать хотелось.
— Не девушка… Чего его видать? А вот лодку пашу угнали.
— Кто?
— Ваши. Самсон и этот… чистенький. Посмотришь на него — прямо с витрины. Из района который. Следствие ведут. А закон — тайга, прокурор — медведь.
— Я тоже когда-то здесь жил.
— Помню. До города уже дослужились. Начальство… А Самсон тут и зачах. Судьба. Она тенью за человеком ходит.
“Неужели ей всего сорок лет? — с недоумением подумал Андронов. — Так состариться! Дорого же ей досталось хозяйство…”
— Пригонят вашу лодку. Отдадут.
— Калиткин и Храбров? Нет. Скажут, бригадная. Мы, мол, за нее и тем-то и тем-то заплатили.
— Значит, она артельная.
— Петро Тарасович говорил — его. Сам мастерил. Когда ж нам корешки отдадут? — поинтересовалась Авдотья Кирилловна. — Поди, бригадные так поделят, что достанется с гулькин нос.
— У них с Петром Тарасовичем свои расчеты.
— Ясно — не наши.
“Да. Держал ее Дзюба в руках крепко. Тени несогласья не терпел. А платье на ней дорогое… Совсем новое, но шила, видно, сама…”
— Баловал вас муж…
Авдотья выпрямилась, точно ее ударили в подбородок, даже сутулость пропала.
— Баловал… — Она подошла к трехстворчатому шифоньеру, распахнула. — Баловал. Вот это — двадцать лет назад куплено. А вот — десять висят, по году прибавляйте. А потом отрезы пошли. Все ново, все цело, все лежит. Пять пар туфель я за двадцать лет заработала. Вот. Два костюмчика детских- на шесть и на пятнадцать лет. Все не надевано. Некуда было надевать. Это Петра Тарасовича костюм. Говорил, довоенный.
— Зачем вам все это? — неожиданно сорвалось у Андронова.
— Добро… Нажито. Сыну останется.
— И богат Дзюба?
— Хватит Леониду, чтоб жить не по-нашему. Как мне только во сне снилось.
— Пил Петро Тарасович?
Вдова покосилась на кухонную перегородку, словно и сейчас там мог сидеть хозяин.
— Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает… Ждет, пока в голову ударит…
“Самогону”… — повторил про себя Виктор Федорович. — Ведь на спирту настаивают женьшень. Пил ли его Дзюба?” И Андронов спросил об этом у вдовы.
— Как же! Такому бугаю еще лет тридцать жить бы да жить. Да дума — за горами, а смерть — за плечами.
— Где ж он самогон гнал? Дома?
— У себя на заимке. Тут нельзя — Самсон. И на заимке-то с предосторожностью. Спирт денег больших стоит… А брюхо добра не помнит, говорил Петро Тарасович.
— Не болел Дзюба?
— Покатается иной раз с печенью, а так особо не жаловался.
Они вышли из дома. Собака, лежавшая у калитки, понуро поднялась, отошла в сторону.
— А на калитке написано: “Осторожно! Злая собака”, — сказал Андронов.
— По хозяину тоскует. Пятый день не жрет. Похоже — сдохнет. Леониду сказать, чтоб к вам зашел? Невесело у нас…
Действительно, выйдя со двора Дзюбы, Виктор Федорович как-то свободнее вдохнул чистый воздух, напоенный и свежестью близкой реки, и ароматами тайги.
“Тяжеленько жилось Авдотье, да, наверное, и Леониду, — подумал он. — А самому Дзюбе? Экий скупой рыцарь двадцатого века. Скупой? Нет, что-то другое. Жене в год по платью, по отрезу. Пять пар туфель. Сыну костюмы “на шесть и на пятнадцать лет”. Мебель. “Выпьет стакан самогону. Ждет, пока в голову ударит”… Даже здесь расчет!”
Андронов рассказал следователю прокуратуры о своем посещении вдовы, о привычках и характере Дзюбы.
— Вот и выяснилась весьма существенная деталь, — добавил Виктор Федорович. — Дзюба выпил яд, очевидно подмешенный в спирт. Но это было чье-то угощение. Вот зафиксированный в протоколе список вещей в котомке. Среди них — “фляжка алюминиевая армейского образца. Наполнена жидкостью с запахами самогона и специфическим — женьшеня”. Результат химического анализа: “Спирт с большим содержанием сивушных масел — самогон. Настойка корня женьшеня”. Вынул же Дзюба из котомки только кружку. Наверное, и еду. Но ее птицы могли растащить. Пил же Дзюба спирт, а не самогон. Таково заключение экспертизы. Спирт!
— А если там никого не было? — Твердоступ прищурил один глаз. — Если отравитель оставил Дзюбе спирт? Тогда все-таки следует предположить: у Дзюбы был тайный сообщник. Доверенный человек. С ним Дзюба, видно, вел дела не один год.
Ливень ударил сразу после полудня, но Самсон Иванович не повернул к берегу. Вымокшие до нитки, уже в сумерках, они увидели на яру костер и пристали около отесанного кола, белевшего в полутьме. Он был прочно вбит в расселину каменной стены.
— Может, это не корневщики? — спросил Кузьма.
— Боле некому…
После дождя небо очистилось, а пунцовая заря долго не гасла. Самсон Иванович впотьмах искал тропку наверх, чертыхался, поминал корневщиков недобрым словом за то, что они, заслышав мотор, не спустились навстречу. Наконец они поднялись на яр. Под высокими липами у костра полулежали двое. Над огнем висел парующий котелок. Очевидно, корневщики недавно вернулись и готовили ужин.
— Что не встретили? — молвил Самсон Иванович, выйдя из тени к свету.