— Работу на сегодня закончили, — сказал старик. — Я и там работал, на заводе. Где я только не работал, чем не занимался! Даже золото мыл, и вот видишь, каким богатым стал. И лес валил, и рыбу ловил, и дома строил. Ведь когда мы пришли сюда, здесь голое место было, все сопки лесом поросли, олени водились. Они и сейчас на Русском острове и на Аскольде есть да и в окрестности города забредают, а тогда везде водились. Да что олени или медведи! Тигры по ту сторону бухты жили да и здесь, на Чуркином мысу, водились. Помню, я тогда при военной части печником работал. Переполох поднялся: часового тигр унес, да хорошо, парень голову не потерял от страха. Она его, тигра, взяла за воротник шинели и волочит в тайгу, а тогда кругом тайга, солдат и стал ремень расстегивать, а потом и пуговицы у шинели да и выпал из нее. Ну, а тигр так и убег с шинелью, а солдата оставил. Может, сытый был, а может, баловник, ему лишь бы нашкодить. И зверь всякий бывает: его не тронь, и он не тронет, тот же тигр или медведь. Ведь он почему на того солдата напал? Потому что мы его земли, угодья захватили, а он, значит, предупреждение сделал: дескать, выметайтесь отсюда. Да где там! Убили того тигра солдаты, а шкуру взял себе полковник. Так-то оно, капитан хороший. К чему все это я? А к тому, что тогда мы как стали на эту землю, так и ни зверю, никому ее не уступали, и город-то как назвали — Владивосток: владей востоком, значит. А теперь што? Кто им владеет? И нами кто владеет? Вишь, выстроились! Даже греки приехали и муллов своих привезли. Да неужто мы так обессилели? Или все от раздору нашего, от распри? Наверное, от этого. Потому народ против иностранцев, а ваш брат за них, возле укрывается, защиту ищет. И от кого? От своего народа…
— Извини, дедушка, я должен распорядиться…
— Распоряжайся.
Когда Никитин спустился в баркас, старик сказал Зуйкову:
— Томится ваш офицер. Все мы томимся. На што я, мне бы сидеть да смотреть последние два года, а глаза не глядят. Охота, чтобы очистилось все от погани, чтобы надежда у людей появилась на лучшее.
— Мы их наладим, дед! — сказал Зуйков. — Так и пометем. Вот увидишь.
— Большая метла нужна. Надо ее по прутику собирать да туже связывать. Позавчера, когда племянник воду привозил, то сказывал, что на Сучане шахтеры все в тайгу ушли, в партизаны. Так бы весь народ поднялся, и куда бы те японцы и англичане делись!
— Поднимутся, и из России тоже придут на помощь!
— Когда? На словах все хорошо, как в сказке. По тому, как все складывается, дело годами пахнет, а мой срок маленький. Неужели так и помру и ничего не увижу?
— Увидишь, дед, поверь мне, увидишь!
Старик покосился на Никитина, который уже снова стоял на барже и отдавал какие-то распоряжения матросу Селезневу.
— Есть, гражданин капитан-лейтенант! — весело ответил Селезнев.
Старик повторил:
— “Гражданин”! Ишь ты, уже не “ваше благородие”, а “гражданин”. У нас еще здесь “благородят”. — Он спросил еще, понизив голос: — Ты скажи мне, а вы не того… не из тех, не из красных, случаем?
— У красных все товарищи — и командиры, и матросы.
— Так, так, слыхал. Значить, не красные? — В голосе старика слышалось явное разочарование.
Вернулись с берега Громов с Трушиным и с ними человек без фуражки, в солдатской шинели, накинутой на плечи; он прихрамывал.
Перейдя на баржу по утлым сходням, он скинул шинель и оказался в матросской форме.
Громов докладывал старшему офицеру, поводя головой в сторону “гостя”:
— …Матрос из экипажа. Его ищет контрразведка. Если найдет — расстреляет. Расстрелы здесь каждую ночь.
— Большевик?
— Наш…
— Фамилия?
— Он сейчас под другой фамилией. Скрывается. За парня могу ручаться.
— Не Ведеркин?
— Возможно, и он.
— Дело серьезное, Громов. Сам понимаешь.
— Сейчас все серьезное. Погибнет человек, а вины за ним, как и за нами, никакой.
— Подбивал матросов к бунту?
— Правду говорил!
— Правда, Громов, — самая неприятная и опасная вещь.
— Разрешите ему побыть здесь хотя бы до нашего отъезда.
— А потом?
— Оставим ему продуктов, отсидится у старика в трюме.
— Его найдут. Тем более, он приметный — хромает. Ранили, когда из-под ареста бежал.
— Вот видишь. Нет, оставлять его здесь нельзя. Возьмем с собой!
— Есть!
— Сейчас уходим!
— Есть!..
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ ГАРРИ СМИТА
Попав на “Отранто”, Гарри Смит “заскучал”, как сказали бы его приятели с “Ориона”, увидев тусклую физиономию своего Гриньки, всегда такого жизнерадостного, любящего шутку и острое словцо. Сейчас он ходил по миноносцу как потерянный. Лединг Симен — старший матрос, когда-то не последний человек на “Грейтхаунде” и “Орионе”, теперь он выполняет обязанности юнги на камбузе и чистит гальюны. И это бы еще ничего, хотя и несправедливо, служба не вечна, да общительная душа Гарри изнывала в тоске от одиночества.