Мир приключений. 1973 г. выпуск 2

Два часа спустя… Ветер. Снежная крупка скребется по палатке. Плевать. Мы под крышей. Отблески молний на лицах. Обратно — плевать, с высокой, с гранитной, с нашей домбайской полки: у нас уже дом. Заправиться за весь день. “Альпинист лучше переест, чем недоспит”. То, что булькает поверх котелка, — супчик, что пониже — горячее второе. Много ли человеку надо? Надо вообще-то, конечно, много, но и мало лучше, чем ничего.

*

Человек поднимается — мир опускается. И каждому метру высоты соответствовали десятки километров далей. Восхождением ты раздвигал собственные горизонты. Многое ли видишь с днища долины? А отсюда уже можешь заглянуть по ту сторону Главного хребта, где то взбирается в гору, то спадает с нее Военно-Грузинская дорога и ты можешь откинуться на страховке от стены и сосчитать все восемнадцать серпантинов Млетского спуска и, прищурившись, увидеть что-то белое и крохотное на чем-то изумрудном и большом. Как рассыпанные на плюше рисунки. Но это баранта на альпийских лугах Хеви.

— По времени свободно уложимся в график, до темноты будем у перемычки. — Кулинич отогнул манжет. — Нет и четырех.

— Це треба еще разжуваты. — Ворожищев недоверчиво уставился в сторону Черного моря.

— Что там смущает мужика?

— На траверзе Клухора… Поглядел?.. Убедился?..

— Эта вон клякса, единственная на всем стерильной чистоты небосводе.

— Она самая. Вспомни, что тот гнилой угол — поставщик непогоды на весь Домбай.

Ворожищеву верить можно. Не из трепливых. Чутью гор обучался у самого Габриеля Хергиани. Повел он их, тогда еще совсем зелененьких, на Ушбинское плато. И на подъеме от Щурака (пика Щуровского) вдруг:

“Стой! — Закурил. Уставился на зюйд-ост-ост. — Буду думать. — II весьма решительно продел ладонь в темляк ледоруба. — Наверх не ходим, реьяти. Вниз будем ходить. Бистро давай! Бистро!”

“Прогноз же хороший, Гавриил Георгиевич!”

“Конечно, хороший. Кто говорит “нет”. Облак только плохой. Не люблю такой. Такой, как хулигани в парк культура”.

Они только еще спускались тогда по утрамбованной тысячами ног дресве Шхельдинской морены, когда их охватило сырым и склизким: вошли в туман. Струи дождя. Хлопья снега. Раскаты камнепада. Габриель увел их в самый раз…

Так Ворожищев учился у свана из Местиа тому, чему не научат никакие пособия. Но что же тревожит его сейчас?

— Идет гроза, ребята. Прямиком на нас чешет.

— М-да! На таком месте вызываешь весь огонь на себя. Стена открытая. Подставлена под молнии.

— Идем-то, в общем, с опережением графика. Запас по времени имеется.

— Темп взяли опять-таки сильный от самого от старта. Помнится, за все годы только одной группе и удалось нашу стену пройти. Вано Галустову. Силен ведь “Черный буйвол”,[46] а шел эту же стену три дня с двумя ночевками.

— У нас меньше дня на тот же отрезок.

— Решено — бивак!

*

Падает тот, кто бежит; тот, кто ползет, тот не падает.

Плиний

Давно спят мышцы, не спит мозг. И бегут, бегут перед спящим Кавуненко вершины его жизни… Волнистый гребень Сулахата с двумя куполами. И — Задняя Белалакая с вставшим поперек маршрута черным “жандармом”. Та самая Белалакая, на спуске с которой и давал зарок Кавуненко: “Вы себе как хотите, но он лично в ваши горы больше не ходок. Не псих же он ненормальный, чтобы считать все это, я извиняюсь, конечно, отдыхом. Наелся вашего альпинизма на всю жизнь”.

В чернильной тьме ночи они так и не нашли тогда палатки собственного бивака. А кругом — гроза, грохот, огни святого Эльма, черт те что! Ледорубы искрят. По кромке скал форменная иллюминация, как на Центральном телеграфе в Октябрьские дни. Измокли. Нахолодали. Только под утро наткнулись на палатку “Медика”. Попросились. Впустили. В четырехместную “полудатку” впихнулось тринадцать ночлежников. А собственный их лагерь обнаружился утром, метрах в двадцати хода.

А зарок оказался некрепким. Горы крепче. Позвали на Домбай, и он пошел.

…Кавуненко спал, когда его качнуло, как в бортовой качке, и с ним качнулась сначала к долине, потом от нее не палатка — вся гора. Палатка только повторила ее движения. Качка?.. Как на сторожевом корабле, на котором и отслужил матрос первой статьи Кавуненко действительную? “Удерживать изнутри вздувающуюся парусом палатку? Выскакивать наружу?” — лихорадочно соображал Володя. Соображал и действовал: одной рукой расстегивал мешок, другой нахлобучивал каску на Вербового. Теперь на себя.

Молния открыла на миг тесный и темный мир палатки. Их подбросило и поставило на место под ливнями дождя, летящими где-то над головой камнепадами.

Нет, ребята, это не гроза! Чего-чего, их-то они повидали. Что-то другое. И еще эта придавливающая тебя тяжесть. Ты как капуста в бочке под гнетом. И знаешь ведь, что кругом горы, высота, простор, но не можешь отделаться от ощущения тяжести. Тяжесть подземелья. Как в бомбоубежище, которое укрывает от налета и оно же завалится на тебя при прямом попадании.

А здесь?..

Какое же это, к дьяволу, подземелье?..

— Пригни голову. Ко мне, говорю, ближе.

— Ну и дает! Не сыграть бы в ящик.

— Не думаю. По мне, так затихает.

— Не скажи.