Мир приключений, 1974 (№19)

Сергей Петрович всегда боялся впасть в так называемый обвинительный уклон — когда следователь, приступая к расследованию, ставит перед собой задачу не объективно установить истину, а главным образом доказать, что подозреваемый совершил преступление. В этом большая оплошность и даже вина следователя. Не повинен ли сейчас он в этом? Пожалуй, нет. Расследование он провел согласно всем нормам процессуального закона. Добросовестно строил версии и сам же со скрупулезной дотошливостью находил в них уязвимые места и, если считал нужным, отказывался от них. Собрал улики, вещественные доказательства, логически и аргументированно свидетельствующие о виновности Воронова, — и вдруг: не виновен!..

Хорошо, допустим не виновен. Но и невиновность тоже еще нужно доказать. Вопреки всему. Сумел собрать один факты, теперь попробуй найти другие.

Ах, Таня, Таня! Это ты пробила первую брешь своей слепой и страстной верой в человека, своей бездоказательной, идущей лишь от сердца убежденностью в неспособность Воронова к преступлению. Вера в человека… А ведь, пожалуй, эго самое главное! Где она есть — там любовь, дружба, семья, а где нет — там ложь, обман и предательство. Разве не так? А как вы прощались тогда в Рузе под дулами пистолетов! Так не прощается преступник с сообщницей. Затем история с «Москвичом», оказавшаяся на поверку поступком достойного человека. Академик со своим японским аппаратом. Он тоже пришел в ярость, узнав, что Воронова обвиняют в грабеже. Даже Митька-Хобот, подонок и рецидивист, назвал его на воровском жаргоне человеком порядочным и честным. Зинаида Симукова набралась мужества признаться в неверности Воронову, чтобы только отвести от него тяжкое обвинение. Э, да что там!..

Впрочем, стоп! Все это, так сказать, нравственные категории, область эмоций. Ведь ты же сам говорил Тане Сиротиной, что имеешь право оперировать только фактами. А факты вот они: семерка из номерного знака, пуговица от пальто жертвы, следы ее пальцев на плафоне, предъявление личности, пробитая молотком голова… Упрямые, жесткие, угловатые — они прямо указывают на Воронова. Да, еще носовой платок забыл! Платок, вытянутый по диагонали в жгут…

Митин медленно откинулся на спинку стула. Рот его полуоткрылся, взгляд стал пустым. В его памяти вдруг словно что-то щелкнуло и возникла картина: следственная камера в тюрьме, он рассказывает, как была ограблена Укладова. Воронов бледный, потный слушает его не перебивая и тянет за углы носовой платок, наматывает па кулак, опять тянет и снова наматывает. Платок у него стал длинным, похожим на жгут.

Фу ты дьявол! Вот так штука… А что, если у человека привычка такая? Особенно когда он в нервном, возбужденном состоянии? В тот вечер они поссорились. Он кричал на Симукову и точно так же, должно быть, тянул платок и наматывал на кулак. Разве не могло так быть? А потом бросил в ящик с грязным бельем. А я ломал голову! Да, но ведь Укладова видела у него повязку на шее! Зачем ей придумывать? И родника у него… ее ведь можно было закрыть.

Он встал, сунул сигареты в карман, быстро вышел из кабинета.

В коридоре его окликнула Виктория Константиновна, полнеющая флегматичная дама.

— Сергей Петрович! Вас к телефону просят! Он не слышал, прошел дальше.

— Сергей Петрович, я вас зову! Директор кожевенной фабрики вас разыскивает. Идите к телефону.

— Я уехал.

— Но ведь вы же здесь! — с укором сказала она.

— Скажите, что меня вызвали… к начальнику. Так и скажите.

На улице он поднял руку. У тротуара остановилось такси с зеленым огоньком.

— К Казанскому вокзалу, пожалуйста.

«Директор кожевенной фабрики подождет, оба они с главным инженером уже трясутся от страха», — думал он, глядя на встречный поток машин. Он сам еще не мог объяснить, почему ему вдруг захотелось проехать тем же путем, каким Воронов вез Укладову. Почему-то казалось, что от этого что-то должно проясниться, что-то стать понятнее. Лучше бы этот маршрут проделать, конечно, ночью, но тогда надо ждать, пока кончится день, еще много часов томиться от неразберихи, царившей в голове. А ему сейчас, немедленно хотелось что-то делать, действовать, двигаться…

Огромная площадь перед тремя вокзалами кишела: сновали машины, густыми толпами шли люди, по высокой насыпи двигалась электричка. Но кутерьма была кажущейся — машины подчинялись знакам и светофорам, люди шли только там, где положено.

Такси остановилось возле главного входа в вокзал. Но пассажир почему-то не собирался выходить. Шофер на него покосился.

— Вы хорошо знаете Москву? — спросил Митин.

— Как свою жену. Двадцать один год за баранкой. Вам куда? С закрытыми глазами могу.

— С закрытыми не надо. Боюсь, дети сиротами останутся, — улыбнулся Митин. — В Клушин переулок, знаете такой?

— Куда угодно!

Машина влилась в общий поток. Шофер уже понял, что везет не совсем обычного пассажира. И сел тот возле следственного отдела…

«Зачем я еду? Что мне это даст? Только время убиваю. II так псе попятно», — думал Митин, хотя понятного было меньше, чем ему хотелось.