Мир приключений 1977 г.

— Ну так что же истина? — спросил Николай Николаевич, не здороваясь. — Познаем мы ее или нет?

— Нет, не познаем. Пора возвращаться к реальности. К нормальной жизни со вкусом, с цветом, с запахами. От того, что кто-то хорошо или плохо спел Роберта, в мире мало что изменится. Электростанции будут вырабатывать столько же энергии, сколько и вырабатывали, хорошее пиво будет так же приятно отдавать горьковатым солодом. В последнее время мы все слишком много говорим.

— Можно и возразить. Нынче такое время... Время говорливых людей, сказал Николай Николаевич, усаживаясь. — Сейчас я работаю над повестью...

— А я над статьей, — не слишком вежливо прервал я его. — И давайте заниматься своими прямыми делами.

— Прямыми делами? — переспросил он. — Какие дела надо считать прямыми, а какие нет? Пойди разбери!

— Мои прямые дела — писать статьи. Хотя бы те, которые внесены в квартальный план редакции.

— В вас играет желчь, как было принято говорить в старину, — сказал Николай Николаевич. — Выражение с медицинской точки зрения, может быть, и бессмысленное, но образное.

Марина сидела рядом с Николаем Николаевичем и молчала. И молчание это было почему-то зловещим. А Флора так и осталась у машинки. Длинная нога с высоким подъемом, короткая юбка из странной ткани в клетку и блузка в горошинку. Я точно впервые заметил ее. Был себе секретарь корпункта со странным именем, с непонятными речами о давно уехавшем Вячеславе Александровиче. Не то мебель, не то обязательное приложение к выстроившимся на стеллажах папкам с архивами. Кого же в эту минуту она напоминала? Когда-то я придумал, что она напоминает продавщицу цветов из комедии Бернарда Шоу «Пигмалион», которую безумный профессор Генри Хиггинс «выучил на герцогиню». Но ведь настоящей Элизы Дулиттл никто из нас не видел и видеть не мог. Она жила лишь в воображении самого Шоу. А те актрисы, которые пытались Элизу изобразить, лично меня только раздражали. Может быть, есть роли, которые не следует играть, и пьесы, которые не следует ставить на сцене? Доводилось ли вам хоть однажды встретиться в театре с Чацким, который показался вам именно таким, каким представлялся при чтении пьесы?

— Вы сегодня не в духе, — заметил Николай Николаевич. — Между тем мы тут для серьезного разговора.

Марина поднялась и подошла к окну. Понятия не имею, что интересного она могла увидеть в нашем унылом дворике-колодце, но всем своим видом она давала понять, что наша с Николаем Николаевичем беседа ей неинтересна и она не намерена терять время на пустое времяпрепровождение. И вообще, в самом визите Марины и Николая Николаевича было нечто нарочитое, может быть, даже заранее продуманное.

— Я много думал над всем тем, о чем мы говорили в последнее время. Николай Николаевич снял очки и принялся тщательно протирать их кусочком замши. — Поначалу и у меня самого возник соблазн принять участие в розысках таинственного человека, дарящего другим голоса. Но сейчас, по зрелом размышлении, я предпочел бы...

— Мне надо уйти, — сказала вдруг Флора. — Если понадоблюсь, звоните.

Ее каблуки простучали через холл, хлопнула входная дверь.

— Если бы молодость знала, если бы старость могла! — ни с того, ни с сего произнес Николай Николаевич; впрочем, эта реплика наверняка имела какое-то отношение к Флоре. — В своей повести мне хотелось бы поднять проблему права каждого человека на талант.

— А кто это право оспаривает?

— Сама жизнь. Мало просто объявить всех равными перед законом. Дело в том, что у нас возможности неодинаковы. Один в силах стать творцом космических кораблей, другой — рекордсменом по прыжкам в высоту, а третий — ни тем ни другим. Так вот, мы должны стремиться к тому, чтобы «третий» не был лишним, не был обделенным. Недаром в популярной песне поется: «Я не третий, я не лишний, это только показалось...» Крик души! Кто из нас думал хоть однажды, что он тот самый лишний, без которого можно было бы и обойтись? Хотя, с другой стороны, мы, как часть природы, не вправе вопрошать: зачем мы? Природа так задумала, не спросясь у нас. И каждый обязан терпеливо нести свой крест...

В те минуты я очень терпеливо нес свой крест: выслушивал витийствования классика областной литературы, считал в уме до ста, потом до двухсот — только бы не затеять спор и не наговорить чего-нибудь лишнего. Кроме того, я не мог понять поведения Марины. Отчего она стоит, заложив руки за спину, у окна? Кто инициатор этого разговора — она или классик областной литературы?

— В тот вечер, — спокойно продолжал Николай Николаевич, — в тот вечер, когда я провожал Марину к корреспондентскому пункту...

— Так это вы были в белом плаще?