Мир приключений 1977 г.

Но тот же Карузо (и об этом знают лишь немногие), чтобы к вечеру, к спектаклю, добиться той свободы, с которой никто, кроме него, никогда не пел раньше, не поет сейчас и, может быть, не будет петь в будущем, тяжело и трудно распевался, часами истязая не только свое тело, но и душу. Он трудно пел, а всем казалось, что пение для него — радость и удовольствие... Мне вдруг пришло на ум, что в самом тембре голоса Карузо есть что-то трагичное. И это трагичное прослушивается даже в бравурных, внешне озорных партиях. Будто Карузо предчувствовал свой ранний и нелепый уход из жизни. Будто знал, что смертный не имеет права посягать на бессмертие. За это надо платить дорогой ценой.

Когда-то он пел и в этом городе — необычном, непонятном, о котором почему-то так мало говорят и пишут. Уж не оттого ли, что он непонятен?..

«Плащ» давным-давно увел Марину. Мне не хотелось спать, а рано утром надо было ехать в пригородный совхоз. Пришла жалоба на дорожное управление, которое на два года задержало строительство отводной дороги, хотя договор был составлен четко и деньги на счет управления переведены вовремя. Вспомнил, что в ванной комнате есть аптечка. Порылся в ней и нашел аспирин и димедрол. Где-то я слышал, что димедрол можно использовать как снотворное. На всякий случай я проглотил две таблетки и запил их полстаканом пепси-колы. Но спалось плохо. Мне снилась совсем еще юная Марина, в которую мы все были когда-то влюблены. Ее стремительная походка — Марина не ходила, а как бы неслась над землей... Снился и я сам себе. На сцене. В роли Гремина. Это уже было совершенно невероятным. Гремина я бы не спел не только потому, что для этого нужен не баритон, а бас, а по той простой причине, что совершенно не понимаю этого человека. Кто он? Что он? Участвовал ли в битве под Бородином? Может быть, был героем войны, как, к примеру, граф Воронцов, который позднее все же преследовал и травил Пушкина? Онегин ушел от Татьяны не просто на улицу. Скорее всего, отправился к своим друзьям, многие из которых могли быть будущими декабристами. Да и сам Пушкин, думается, не исключал возможности, что Онегин 14 декабря окажется на Сенатской площади. А Гремин? Что делал он в тот день? Остался верен императору и стрелял в Онегина? Кроме того, это автор либретто Модест Чайковский несколько упростил Гремина самым неожиданным образом, вырвав из контекста фразу «Любви все возрасты покорны» и сделав из нее чуть ли не личный гимн честного генерала. Между тем сам Пушкин не относился так однозначно к идее, что любовь в любом возрасте благо...

Среди книг на корпункте не было «Евгения Онегина». Я мучительно вспоминал и даже записал на листе бумаги.

А далее строки беспощадные, но прекрасные в своей откровенности той, какую мог себе позволить один лишь Пушкин.

Если не забывать об этих словах, совсем иначе видится не только сам Гремин, но и трагедия Татьяны, которая, конечно же, понимала, что чувства к Онегину — может быть, самое светлое из того, что даровала ей жизнь. Тут кстати подумать и об объяснении Евгения и Татьяны в беседке. Мятеж, быть может, уже зрел в душе Онегина. Недаром же он сам о себе говорил, что не создан для блаженства. Тогда для чего же? Для борьбы? Татьяна предлагала ему обычную женскую любовь и верность. Она хотела быть примерной женой, матерью. А что, если Онегин просто-напросто не увидел в Татьяне еще и друга, единомышленника? Что, если он, сам того не сознавая, отказался от нее уже потому, что чувства ее слишком камерны? Обо всем этом мы можем строить только догадки. Но если бы знать точно, где был во время декабрьского восстания Онегин и где был Гремин, насколько понятнее стала бы и Татьяна! Да и вся ситуация в целом.

Никогда не запивайте димедрол пепси-колой!

* * *

Когда я рассказал о странной посетительнице Флоре, та пожала плечами:

— Когда Вячеслав Александрович...

— При чем здесь Вячеслав Александрович? Он давно в Москве.

— А грубить не надо? — спокойно сказала Флора. — Даже если вам что-то не нравится. Вячеслав Александрович был человеком очень сдержанным и вежливым. Но я больше вслух вспоминать о нем не буду, если вас это так нервирует.

Затем она села за машинку. Я уехал на песочном «Москвиче» в совхоз, а когда вернулся, Флоры на корпункте уже не было. Смолотый кофе и выставленная на газовую плиту кофеварка наводили на мысль, что обо мне робко позаботились. Значит, Флора не сердилась. И я в этом окончательно убедился, найдя у себя на столе записку:

«Николай Константинович! Сначала я подумала, что вчерашняя посетительница — истеричка. Но, боюсь, мои слова были слишком поспешными. Я и сама знаю похожую историю. Год назад так же внезапно запела подруга моей сестры. У нее тоже долгие годы не было успеха. И вдруг голос окреп, она стала петь смело. Помню, что говорили именно о внезапно возникшей смелости. Она тоже уехала. Но ее адрес можно узнать. Может быть, есть какой-нибудь педагог, который знает секрет, но никому не выдает его? Ф.».