Мир приключений 1980 г.

И она еще прокляла — нет, не подлых, а просто тупых людей, которые способны смеяться над чужой невзгодой только потому, что эта невзгода для них самих несущественна. Понимаете, когда у этих же людей бывает даже точно такая же, пусть и малая невзгода, она кажется им уже не пустяковой, а горькой и важной оттого, что она не чужая, а своя. А тут — почему бы не позвонить каким-то там чудакам, если чудаки сами написали, что сидят и ждут, чтобы им позвонили в любое время дня и ночи. Чего им сидеть ночью попусту — может, им никто не звонит?

Но вот тут все-таки раздался звонок в дверь. И по словам Натальи Павловны, он ей показался уже и нежеланным, и непонятным. Ведь ночью в многоэтажном доме звонку в дверь непременно должен предшествовать четко ощутимый в тишине комплект звуков, хотя бы раздвигающихся и потом сдвигающихся лифтовых дверей. А звонку предшествовала совершеннейшая тишина, и Наталья Павловна опешила.

Но ведь каждая вторая женщина тайно или явно верит в чудеса, и Наталья Павловна как раз из тех вторых, кто тайно в них верит. И поэтому дверь она открыла.

А на площадке стоял мальчик. Не совсем мальчик — у него пух на губе уже почти образовал мягонькие усики, и все же он был мальчик — росточком только чуть выше Ольги Скородумовой, с голубыми глазами, с детским румянцем во всю щеку, недавно намочивший под краном длинные, «под пажа», не очень густые волосики, чтобы его в меру модная прическа выглядела в лучшем свете. Одет он был в костюм недурного, но слишком для него взрослого покроя и в рубашку, усыпанную колдовскими значками карточных мастей: красные червы и бубны, черные трефы и пики.

— Почему вы не на лифте? — спросила баба Ната.

— Лю-ди спят, — опасливо просипел пришелец. — Он грохочет очень.

— А что у вас с голосом? — спросила баба Ната.

— Прох-ватило в машине. Пас-сажиры с той стороны все время окна опускают, — заикаясь от насморка, ответил гость.

— А сколько вам лет? — спросила баба Ната и, спохватившись, что держит долгожданного пришельца на площадке, исправилась: — Здравствуйте, проходите, меня зовут Наталья Павловна.

— Восемнадцать исполнилось, — не сводя с нее глаз, испуганно сказал юный таксист, — первого апреля. Здравствуйте. Очень приятно. Я — Мих-нев, — и он чихнул, — то есть Петя.

— Вы давно в третьем доме живете? Я вас во дворе почему-то никогда не встречала, — сказала Наталья Павловна.

— Я только полмесяца там живу, — разочарованно пробормотал Михнев. — На квартире. Я в автодорожный засыпался на письменной математике. Из-за шпар-галки. И пошел работать в парк. До армии. Я — из Волоколамска.

— А почему вы так долго шли? — настырно спросила Наталья Павловна.

— Н-неудобно. В-все-таки в чужой дом. Ходил переодеться, — стыдливо опустив голубые глаза, прошептал Петя Михнев.

— Идемте на кухню, — подытожила баба Ната, словно закончила выводить теорему. Она решительно открыла холодильник, насмешливо щелкнула по стройной бутылке светлого стекла, стоявшей на полочке в дверце, и распорядилась: — Сейчас вы выпьете у меня горячего молока с медом.

— Спасибо! — радостно сказал Петя. — С удовольствием! У меня, с моей квартирной хозяйкой, сейчас не согреешь. — И, вновь покраснев, добавил с сожалением: — А у вас по т-телефону был такой кра-асивый голос! И молодой!..

Ему, видно, очень неуютно жилось в чужой квартире у брюзгливой, как оказалось, хозяйки — в таком большом доме, в таком большом квартале, на такой улице, где у него совсем нет знакомых людей. И ему, видно, очень трудно было работать на такси в ужасно большом и пока ему неизвестном городе с невероятным количеством улиц и переулков и приезжих людей, которые не знают, как их нужно везти с Солянки на Ордынку, и считают, что каждый таксист должен это знать еще до своего рожденья.

И он мгновенно охмелел от горячего молока бабы Наты, как не охмелел бы даже от водки, которую он, по его словам, пока ни разу в жизни не пил. И в молочном хмелю он выложил на наш кухонный стол свою жизнь: и свои невзгоды, и свои надежды, то наивные, то разумные.

При этом Наталья Павловна ни на минуту не забывала, что перед ней — единственный, столь желанный свидетель, обязанный сообщить нечто, способное уберечь ее мужа от нового инфаркта. Но она терпеливо, с той жалостью, на которую способны только бабушки, даже сравнительно молодые, слушала, как Петя Михнев рассчитывает укрепить в армии свой мягкий характер и надеется, что он и там будет заниматься автомобильным делом, а вернувшись, поступит на подготовительный, откуда его примут в институт без экзаменов.

Наконец был вскипячен и допит уже третий, и предпоследний в холодильнике, пакет молока, и Петя Михнев сам вспомнил о важной цели своего визита и подробно доложил бабе Нате дорожную ситуацию, в какую он в тот день попал.