Мир приключений 1980 г.

И вот теперь я прямо скажу: ни одно из «розыскных мероприятий», предпринятых в тот день Натальей Павловной, не дало такого блистательного результата, как это.

Ибо час спустя она вышла из парикмахерской с поистине королевской прической, возвращенной верой в ближних своих и сладким чувством стыда из-за того, что в панике этого дня она, увы, все-таки посмела допустить скверное подозрение о человеке, которого давно знала как человека хорошего. И она же в этом убедилась, не задав ни единого вопроса, а только увидев привычную Ларочкину улыбку и услышав приветливое: «Наталья Павловна! Как я вам рада…» Однако в тот час произошли еще другие события, никак не менее значительные.

До зеленой башни от нас меньше километра. Но иной километр тягостней трех тысяч, если в его конце предстоит утрата последней надежды.

Поэтому даже Ольга, которая раздраженной рысью пронеслась через двор до самой Нижней Масловки, вдруг осадила у школы, что соседствует с нашими домами. И далее они еле плелись по тротуару, тщательно изучая все, что попадалось по пути, — деревья, витрины, прохожих, дырки в асфальте.

Вот перед ними предстал уже последний на этом крестном пути объект — дом художников со сплошь застекленным верхним этажом. Здесь они вяло поспорили, живут ли за такими большими окнами художники или только работают… До зеленой башни осталось каких-нибудь двести метров.

А там, уткнувшись в витрину первого этажа, пригретые закатным солнцем, дремали «Жигули» цвета «белая ночь» с огромными разноцветными задними фарами — хорошо видным издали отличием, по которому любой знающий о нем человек всегда может среди множества других машин опознать модель 2106. И Митька потом подтвердил, что белые машины действительно кажутся больше, чем они есть. Потому что в первую секунду у всех троих успела пронестись в голове одна и та же мысль, что это стоят не «Жигули», а санитарная «Волга», доставившая сюда врача по вызову. Но уже в следующую секунду их глаза сами собой уставились в четкие белые буквы «ММХ» на номерном знаке, черневшем в углублении между этими фонарями из разноцветных прямоугольников.

Они даже не произнесли друг другу ни слова, а осторожно- точно автомобиль мог испугаться и улететь, как бабочка, — подкрались к машине и увидели лежавший прямо за задним стеклом новенький плетеный собачий ошейник без номера. А в следующую секунду послышался скрип, и они поняли, что дверь редакции нового научно-популярного журнала плохо прикрыта и словно бы сама подсказывает, куда им надо идти. И они вошли в эту дверь и увидели в небольшом коридоре несколько других, запертых, и одну слегка приоткрытую. Причем из этой слегка приоткрытой двери доносились два очень громких и очень свирепых мужских голоса. И первая фраза, которую они различили, была такой:

— Ни одна собака этого не поймет!

И эта фраза неопровержимо свидетельствовала, что путь, который сюда их привел, был правилен.

А за этой фразой вдруг последовал тяжкий удар. И тотчас еще удар. И стон. И какой-то хруст, словно что-то разорвали. И еще слова, между нами говоря, изрядно оскорбительные. И, наконец, ужасный — можно сказать, убийственный вопрос, так хорошо всем запомнившийся по самому страшному эпизоду из фильма «Мертвый сезон»:

— Скажи, кто с тобой работает? Я спрашиваю: кто с тобой работает? — И еще удар, ибо схватка шла не на жизнь, а на смерть.

Все трое разом ринулись в эту дверь, и она, отлетев, стукнула ручкой об стенку, словно бы завершив следующую прозвучавшую в комнате фразу дополнительным восклицательным знаком:

— Никто с тобой не может работать!

И двое раскрасневшихся мужчин, сидевших каждый за отдельным письменным столом в трех метрах один от другого, воззрились на пришельцев с неожиданным весельем.

— Здрасте! — сказал тот из них, чей голос кричал: «Кто с тобой работает?» — Здрасте! Будем знакомы. Меня зовут Карл Григорьевич. А это — Роман Ефимыч. А вас как зовут?

И, не дожидаясь ответа, Карл Григорьевич наклонился и стал собирать рассыпанные на полу около его стула машинописные листки, причем закончил это так быстро и ловко, будто он с детства только и делал, что рассыпал у стола машинописные листки и потом их собирал. Когда он затем поднялся, выяснилось, что он очень высок и на голове у него торчком стоят вьющиеся, как пружинки, волосы. И лицо Карла Григорьевича, которое и так было достаточно длинным, из-за этих «пружинок» казалось еще более вытянувшимся.

— Ну вот видишь, Карл? — строго выглянул из-за груды толстых папок, громоздившихся на его столе, Роман Ефимович, который был, напротив, невысок и не тонок фигурой и без волос, какие могли бы стоять торчком. — Видишь, к чему приводит твоя манера решать творческие вопросы? Люди с улицы прибежали на твой крик!

— Не с улицы, — поджав губы, ответила Ольга. — Из коридора. С улицы мы не на крик прибежали. Мы из-за машины прибежали. Это чья? — И она показала на «Жигули» за витриной.

— Машина? — переспросил Карл Григорьевич. — Это моя машина.

— А где собака? — угрюмо спросил Данила.

— Собака? — переспросил Карл Григорьевич. — У меня дома.