Мир приключений 1986 г.

— Но это значит…

— Это ничего не значит! Это несчастный случай, которого могло бы не быть, но виновато не животное, а мы. И нужны нам не станнеры, а разумная осторожность. Я запрещаю визировать приказ, Джим. Если мы сегодня дадим оружие пилоту, завтра Ларго вооружит всю колонию.

— А как же… А если опять что случится?

— Не случится! — рявкнул Стас. — Да, под мою ответственность. А если Ларго будет настаивать, скажи, что на массовые мобилизации главный эколог наложил вето! Все. До встречи. Хотя стой. Когда полетишь за мертвыми животными, возьми с собой новую сотрудницу. И запиши еще одни координаты, там может лежать раненый копытный, окажешь помощь — только осторожно, если он жив и на месте. Вот теперь все. Вопросы есть? Тогда действуй.

Стас отключил связь, подошел к Грауффу.

— Я не знаю, что сказать вам, доктор. Если бы я тогда согласился с вами, он был бы жив…

— Не надо. Я лучше знаю, кто виноват. — Грауфф поднял глаза на Стаса и устало кивнул ему. — А вы молодец, Стас. Спасибо, что не дали застрелить трехпалого. Из вас получится настоящий эколог.

— Егерь, доктор. Звездный егерь, — поправил его Стас.

О. Воронин. НЕТ, НЕ ДРУГИЕ

Приключенческая повесть

Я лежу на спине. Надо мной белизна потолка, глянцевый диск плафона и бегучие зыбкие тени. Слева, в стыке стенных панелей, виден грязно–серый контур: не то стратостат, не то кривобокая морковка, а в общем, след строительной халтуры и краешек окна, сияющего синевой. Справа — тот же потолок и та же дистрофичная побелка стен.

Больше мне ничего не удается увидеть. Шея, плечи, затылок скованы шероховатой жесткостью гипсовых повязок. Нога прихвачена к спинке кровати целой системой каких–то блоков, противовесов, тяг. Стоит чуть напрячься, и в спину где–то между позвоночником и лопаткой ударяет граненый, тупой шпальный костыль.

При чем здесь спина — непонятно. В подвеску я врезался грудью и успел еще, четко помню, вскинуть руку, прикрыться, смягчить удар.

А в общем, я лежу. И наверное, встану еще не скоро. Так заявил главный хирург республики, персонально почтивший меня своим посещением. Терпеть не могу медицину, да и прогноз был не больно весел, но хирург мне понравился.

Толстоносый и крупно–курчавый, с большими губами и куцыми сильными пальцами, он словно сошел со страниц «Хижины дяди Тома». Но зато изъяснялся куда как современно.

Окончив осмотр и что–то сказав главврачу больницы, главный хирург присел на край койки.

— Куришь?

— Не разрешают.

Сочувственно хмыкнув, он вытряхнул из маленькой пачки пару казбечин, клёцнул щегольским газовым «ронсоном», ловко, обе сразу, прикурил, сунул одну мне, жадно затянулся сам.

— Кури… Эдакую стать не табаком пугать. И выю твою воловью не вдруг перешибешь. Склеим в прежнем качестве. Не завтра, конечно. Только как насчет терпежу? Пищать, снотворных просить не будешь?

Пожать плечами я не мог и молча пошевелил бровями.

— Ну и хорошо. Режим тебе, почитай, санаторный. Что нравится, тем и занимайся. Радио слушай, читай, о смысле жизни думай. Это, кстати, никому не во вред. С месячишко отдохнешь. Крепко прихватит, поорать захочется — не стесняйся, палата отдельная.

— Может, в общей будет веселей? — нерешительно произнес я.

Глянув на меня из–под лохматых бровей, главный как–то кривовато усмехнулся.

— Ну нет! Ты теперь знаменитость и достопримечательность. Корреспондент какой–нибудь пожалует или, пуще того, комиссия. А нам потом объяснять, что да зачем и отчего не обеспечили. Опять же здесь и гостей принимать удобнее. Друзей небось навалом? Я так и думал. Пусть ходят друзья. Не табуном, конечно. Девушка?

Я промолчал.

— Вот видишь. — Главный будто даже обрадовался. — Я же говорю, о смысле жизни больше думать надо. У нас в народе знаешь как? — Вскинув короткую руку, он энергично потряс пальцем. — Мужчина тот, кто построил дом, посадил дерево, убил змею, вырастил сына. Улавливаешь? Обобщай. Ну, пока. Пилоты мои землю, наверно, роют.

С тех пор миновала неделя. Боль пришла и ушла, снова вернулась и стала почти терпимой, не беспрерывной, а так, караулящей. Видно, «склеивание» идет должным порядком. Но, выполняя РОЦУ — руководящие, особо ценные указания, — меня по–прежнему держат в отдельной палате. И, честно говоря, я за это очень благодарен.

Впервые в жизни мне не хочется с кем–то новым знакомиться. Что–то выслушивать. О чем–то говорить. Я слишком сильно устал. Хочу отдохнуть. Вот так, в тишине отдельной палаты, понемногу подремывая и почти бездумно. Я даже рад, что ребят пускают ко мне по одному и ненадолго.

Чудаки, они будто чувствуют какую–то вину передо мной. То и дело отводят глаза, разговаривают тихо, противно робкими, не своими голосами. И шутки неуклюжие, вымученные. Я люблю ребят, и видеть их такими мне неприятно. Но объяснять, доказывать, что все, с самого начала и до конца, все было совершенно правильно, мне не то чтобы лень, просто нет сил.

«Голова моя машет ушами, как крыльями птица…» Есенин? Кажется. Да, в самом деле надо прийти в себя, собраться с мыслями, а для этого отдохнуть.