Мир приключений, 1987 (№30)

Сглаживая грубость сержанта Панькина, Милевский забежал к Пушкаревым. Он к ним ходил с таким же удовольствием, как Вовка в мастерскую. У Пушкаревых были приличные приемники, библиотека по радиоделу. Опять же, баба Яна. Она сразу спросила:

— Ишь, смурные… Напакостили?

— Экзамен провалил, — честно признался Вовка. — Подвел Кольку.

— А мог сдать?

— Мог! — вступился Колька за друга. — Если бы передача велась медленней, сдал бы!

— Кто ж это ради него будет медлить?

— Практика нужна! — защищал Колька друга. — У Вовки какая практика? Считай — никакой! Я сам им займусь. Я его натаскаю на это дело, а откажется сержант принимать экзамен, пожалуюсь одному своему приятелю. Он и в Главсевморпути, он и в академии!

— Кто такой? — удивилась баба Яна. — Тоже слесарь?

— Академик, баба Яна! Вот кто!

— Какой еще академик?

— Шмидт!

— Шмидт? — удивился и Вовка. — Тот самый?

— Тот самый! Челюскинец!

— А где ты с ним подружился? — засомневалась баба Яна.

— В трамвае. — Колька от бабы Яны ничего не скрывал, это в нем бабе Яне нравилось. — Я еду в трамвае, зайцем понятно, тут и берут меня за плечо. Влип, думаю, высадят. А голос не строгий. Вежливый голос. Передайте, дескать, товарищ, гривенник. Я, понятно, не спорю, передаю гривенник, а сам глазом — зырк! Точно, он! Бородища, что веник, глаза голубые и рост под потолок! Поглянулся я Шмидту.

С Колькой не пропадешь!

Колька давно, наверное, надел форму. Три года не виделись. За это время Колька, конечно, прорвался на фронт. Сидит сейчас в боевом блиндаже — чуб направо, плечи широкие. А на рукаве кителя черный круг с красной окантовкой. А в центре круга две красные зигзагообразные стрелы на фоне адмиралтейского якоря!

“Эх, нет Кольки… — вздохнул Вовка. — Ладно! Нечего нюнить! Не в Игарку же я плыву в самом деле. Это мама так думает — в Игарку. Это капитан Свиблов так думает — в Игарку! Это боцман Хоботило так думает… А у меня свои планы!”

От одной мысли о задуманном Вовкину спину жгли злые мурашки.

Но о задуманном Вовкой никто не знал.

Глава вторая. БРЕВНО ЗА КОРМОЙ

1

Тайна действительно была великая.

Завтра или послезавтра, знал Вовка, буксир “Мирный” бросит якорь в ледяную воду бухты Песцовой. Там, на ее берегу, уже два года ждут смены зимовщики. Стосковались по Большой земле, отвыкли от гражданской жизни, и все равно один из них подал рапорт — потребовал, чтобы его, Лыкова Илью Сергеевича, оставили с мамой и Леонтием Ивановичем еще на одну зимовку. Сам потребовал, понимая военную обстановку. Настоящий человек!

Вот при разгрузке буксира Вовка улучит момент и юркнет незаметно в ледяные торосы. Одет он тепло, карманы набиты сухарями. Время военное, капитан Свиблов ни за что не станет тянуть с отплытием: грузов “Мирного” ждут в Игарке! Ну, а Лыков Вовку поймет! Не может не понять. Только растает дымок “Мирного”, Вовка и объявится! Он делом хочет помочь стране и зимовщикам. Обеды варить? Пожалуйста! Ходить на охоту? Хоть на белого медведя! Снимать показания с приборов? В любое время!

Кстати, снимают показания с приборов на метеостанции четыре раза в сутки, через каждые шесть часов — в час ночи, в семь утра, в час дня и в семь вечера. Он, Вовка, в любое время готов бежать на метеоплощадку. Фонарь привязан к руке, метели он не боится — всегда готов!

А если уж важны для мамы его школьные занятия, пожалуйста, он и заниматься готов. Вернется на материк, сразу сдаст все экзамены. Ведь самое главное это то, что, если он, Вовка, проведет достойно зимовку, если он, Вовка, поможет зимовщикам обеспечить бесперебойную работу метеостанции Крайночнго, никто уже никогда не посмеет его упрекнуть в том, что в самый разгар наступательных боев одна тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда советские бойцы подошли к границам Восточной Пруссии, захватили важные плацдармы в Польше на Висле, освободили Молдавию и восточную часть Прибалтики, он, Вовка Пушкарев, сын полярников, трусливо отсиживался вдали от сражений в утепленном бараке своей бабки Яны Тимофеевны.

Оно, конечно, нехорошо начинать жизнь полярника вроде как с обмана. Прятаться, заставлять людей волноваться…. Но Лыков явно его поймет, а он, Вовка, стахановским трудом смоет с себя вину!

Такие мысли успокаивали Вовку, но все равно на душе скребли кошки.

Еще как скребли!

Он и проснулся из-за этого. Никаких кошек, конечно, не было. Но совсем рядом, в нескольких сантиметрах от Вовкиного уха, за тонким металлическим корпусом буксира, там, где раньше уютно побулькивала, шипела забортная вода, сейчас, леденя душу, что-то терлось о металл, отвратительно скрежетало. “Мирный” то сбавлял ход, то вдруг рвался вперед, как собака из алыка.

Вовка повернул голову, взглянул на маму.

Мама спала. Она спала на левом боку, набросив поверх одеяла свою аккуратную меховую малицу. Глаза мамы были закрыты, по щеке рассыпались рыжие кудряшки, тяжело, как золотая, лежала на подушке коса.

“Почему рыжих дразнят? Они же красивые!”

— Мама!