Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

— Разве я неясно выразилась? — спросила она. — Технология уже работает. Это стало реальностью. Люди сознательно расчленяют свою психику, доверяя советам своих «проводников». При этом они совершенно счастливы, потому что это единственная эмоция, которую они разрешают загружать из имеющегося стандартного набора. — Стиснув зубы, она рассерженно отвернулась к окну, за которым закат окрасил в огненные тона стены Старого Квартала. — Вся традиционная психология нацелена на интеграцию, на целостность. Теперь все это выброшено прочь… — Она махнула рукой, словно бросила что-то в окно. Даву невольно проследил взглядом за этим невидимым предметом, который должен был бы описать дугу от ее пальцев до мостовой.

— И как эта теория работает на практике? — спросил Даву. — Неужели улицы заполнены этими психологическими обломками?

Ее губы горько изогнулись.

«Скорее, психологическими дебилами. Выполняющими все приказы своих «проводников», послушными откормленными детьми, счастливыми, как моллюски. Они загружают всевозможные страсти — гнев, горе, утрату — в качестве искусственного опыта, полученного из вторых рук, своего рода секонд-хенд, обычно лишь для того, чтобы поручить своим проводникам в будущем избегать подобных загрузок. Они больше не люди, они…» — Она вновь повернулась к Даву.

— Ты видел Безмолвного, — сказала она. — Ты назвал бы его личностью?

— Я провел с ним всего один день, — сказал Даву. — Я заметил в нем… — «Подожди», — просигналил он, подыскивая слова.

— Нехватку аффекта? — подсказала она. — Поведение, отмеченное крайней умиротворенностью?

«Верно», — подтвердил он.

— Когда стало ясно, что не вернусь к нему, он послал мне свои воспоминания, — сказала Светловолосая Кэтрин. — Он подменил воспоминания фактами — он знает, что был женат на мне, знает, что мы ездили туда-то и туда-то, писали такие-то и такие-то статьи, — но больше там ничего не было. Никаких чувств, никаких настоящих воспоминаний, хороших или плохих, никакого понимания — в общем, ничего не осталось от двухсотлетней совместной жизни. — В ее глазах заблестели слезы. — Я бы предпочла, чтобы он испытывал хотя бы что-то — пусть лучше ненависть ко мне, чем эта апатия!

Даву наклонился через маленький столик и взял ее за руку.

— Это его решение, — сказал он, — и его потеря.

— Это потеря для всех нас, — сказала она. Отраженный свет заката окрасил ее слезы в цвет лепестков розы. — Человека, которого мы любили, больше нет. И миллионы исчезли вместе с ним — миллионы маленьких, полумертвых душ, запрограммированных на счастье и равнодушие.

Она опрокинула бутылку над своим бокалом, но оттуда вылилось лишь несколько капель.

— Давай достанем еще, — сказала она.

Через несколько часов, уходя, он обнял ее, поцеловал, позволив губам задержаться у ее губ чуть дольше, чем положено. Захмелевшая Кэтрин растерянно заморгала, и он быстро ушел.

— Как там моя сестра? — спросила Рыжая Кэтрин.

— Несчастна, — сказал Даву. — Растеряна. Одинока, я думаю. Живет в маленькой квартирке, как в келье, с иконами и воспоминаниями.

«Я знаю», — обозначила она и посмотрела на него проницательными зелеными глазами.

— Ты планируешь увезти ее от всего этого? Может быть, к звездам?

Даву быстро справился с удивлением. Он отвернулся и пробормотал:

— Не знал, что я так прозрачен.

Улыбка чуть коснулась ее губ. «Мои извинения, — просигналила она. — Я прожила со Старым Даву почти двести лет. Вы с ним не так уж далеко разошлись за это время. Моя светловолосая сестра заслуживает счастья, заслуживаешь его и ты… если у вас получится, тем лучше. Но я хотела бы знать, не слишком ли ты торопишься, хорошо ли все продумал».

Торопишься, удивленно повторил про себя Даву. Его жизнь сейчас казалась такой медленной, какой-то заторможенный агонизирующий танец, каждое движение длиною в жизнь.

Он посмотрел в окно на Чизапикский залив, где разгорался уже второй за последние несколько часов закат — солнце, которое садилось за окнами квартиры Светловолосой Кэтрин, успело доползти сюда и теперь источало свое алое великолепие по другую сторону Атлантики. Несколько серфингистов спешили к берегу на своих серебряных лезвиях. Они с Рыжей Кэтрин уселись на крыльце, глядя на длинный зеленый газон, сбегавший к заливу, старый деревянный пирс и сверкающую воду, отливающую той подлинной, глубокой голубизной, которая пела сердцу Даву о доме. Рыжая Кэтрин куталась от бриза в большой платок цвета осени. Отхлебнув кофе из фарфоровой чашки с золотым ободком, Даву поставил ее на блюдце.

— Я все думал, изменил ли я моей Кэтрин, — сказал он. — Но они ведь — одна и та же личность, разве нет? Если бы я стал добиваться какой-нибудь другой женщины, я бы знал, что совершаю предательство. Но как я могу изменить Кэтрин с ней самой?

Выражение неуверенности проступило на лице Рыжей Кэтрин.

— Я загружала их обеих, — сказала она с сомнением, — и не уверена, что Темноволосая и Светловолосая Кэтрин — одна и та же личность. Или когда-то были таковыми.