Мир русской души, или История русской народной культуры

Но государство-то от всех этих немыслимых поборов и подневольного труда только богатело: за время петровского правления его доход увеличился в три с половиной раза, и он мог строить новые корабли, создавать и вооружать новые полки, одерживать новые победы, расширять границы России, наводнять ее целыми толпами нужных и ненужных иноземцев, которым платил в три и в пять раз больше, чем своим, открывать новые училища и разные ученые и развлекательные заведения — на манер западных, разумеется, — строить новые заводы и поражающие воображение новые дворцы, как тот же Петергоф с его бесчисленными хитроумными фонтанами, устраивать бесконечные, грандиозные, разнообразные, затейливейшие праздники, парады, представления, шествия, маскарады, ассамблеи, фейерверки с непрерывной пушечной пальбой. Пороху на нее изводил больше, чем на все подлинные баталии. Вино лилось не реками, а морями.

И дворянство при всем этом тоже, конечно, богатело, все больше роскошествовало и надувалось спесью, полагая, что теперь они, дворяне, уже воистину европейцы самых высоких проб, и как только могли восторгались своим великим небывалым царем, который поднял их до всего этого, даровал им эту настоящую, достойнейшую роскошнейшую жизнь, полную удовольствий. Они нарекли его Отцом отечества, Императором, величайшим из величайших.

Русское самодержавие превратилось тогда в нечто такое, что случалось на земле не больно часто: в тиранию без каких-либо ограничений. Буквально ни единого не было. Ни единого! Обращение с Церковью, а по сути-то с самим Господом Богом — ярчайшее тому свидетельство.

И вся история с собственным сыном оттуда же. Плоть от плоти своей — вы вдумайтесь! — совсем еще молодого человека, неглупого, образованного, незлого, законнейшего наследника престола, предал смерти лишь за то, что тот не все понимал в его преобразованиях и не со всем соглашался, но нисколько не мешал им — даже готов был отречься от прав на престол и принять схиму! — но вдруг бы да собрался помешать, если бы жил дальше…

Личность Петра действительно во многом феноменальна. Но сильнее всего поражает в нем то, что поражало народ при нем: русский царь, а никакой России для него до него как будто вообще не существовало, ничего не было в ней родного, дорогого, любимого, да просто стоящего. Огромного государства с почти тысячелетней историей и великими деяниями как будто совсем не было. Населяющий же эту землю народ лишь раздражал да возмущал его своей неповоротливостью, ленью, неаккуратностью, бесшабашностью, упрямством, непокорностью. Да всем, буквально всем! Ни единого ценного качества не видел в своих рабах, и без конца твердил об этом, и все старался научить его работать, как иноземцы — точно и беспрекословно, быть такими же расчетливыми, изворотливыми, накопительными. Доходило до того, что даже печников завозил из Голландии учить русских класть самые, по его мнению, настоящие печи, словно миллионы русских, особенно северных уникальных печей были не настоящими и не справлялись уже тысячи лет с нашими, вовсе не голландскими зимами и морозами.

Подобное можно перечислять и перечислять.

Ну и конечный результат вы прекрасно знаете: в России его великими трудами образовались два совершенно самостоятельных мира, которые все больше и больше обособлялись друг от друга. Мир дворянский, правящий, господский, в котором вместе с армией было всего четыре с половиной процента россиян, которые жили уже Целиком чужой, заемной, западной жизнью, но которые, однако, только себя и считали подлинной Россией, ее смыслом и сутью. И мир остальных девяноста пяти процентов россиян, самого народа, который хотя и продолжал жить и кормить своих хозяев, но, по их мнению, для настоящей России уже почти ничего не значил, какой-то там своей, рабской, примитивной жизнью. Каждому, как говорится, свое. Все, мол, от Бога!

Собственно-то дворян вместе с чиновничеством — всего три процента, а народа с духовенством — девяносто пять!!

ПРОДОЛЖАТЕЛИ

Елизавета Петровна вступила на престол в 1741 году и правила двадцать лет, а Екатерина Вторая, тоже нареченная Великой, правила тридцать четыре года, с шестьдесят второго по девяносто шестой. И обе продолжали петровские преобразования столь активно, что через сто лет господская Россия переменилась окончательно и совершенно.