Мир-село и его обитатели

Одно лето было совсем каким-то странным, робинзоновским. Наверное, то, в которое только начали строить новый ДК. Бульдозерами по весне срезали весь чернозём со всей большой ложбины – от косогора, где вырыли фундамент клуба, до реки, где повалили деревянный мост. (Раньше, поведал тот же дядь Гена, на той стороне стоял деревянный магазин – не тот, который и я ещё помню, а даже другой – а подле него – шалман! Как вам нравится, это звучит гордо: шал-ман! Всё для человека – не то что нынче! Гордому строителю социализма можно было, не отходя от кассы, заправиться и подкрепиться.) И к лету вся эта местность напоминала барханы, но не из песка – из глины. А из тёмной этой глинищи, то заливаемой ливнями, то иссыхающей до мелких комочков-чешуек образовалось вообще что-то дикое – островное, марсианское.

В разгар лета за отсутствием травы тут вымахали целые джунгли из травы американки. Она заполоняет всё сплошняком, поднимается в человеческий рост14. Чем-то напоминает бамбуковые заросли, но очень плотные, действительно как стена, или ещё поле позднеиюльских мясистых подсолнухов или кукурузы, – а в них такие кое-где пятачки или барханчики лысые, как комнатки кругленькие отдельные, и к ним ведут особые тропинки, а можно ещё проложить… Короче, дети, лабиринт, где реально жутковато, что можно заблудиться, душно от травянисто-глинистой этой неприятной испарины, где сбросившая гнёт цивилизации (неантичные сандалии) нога уходит то в раскалённый «песок», то в склизкую, засасывающую размазню, то разбивает в брызги – почти как в ледяные осколки ноябрьские, непрозрачные – слепящие лужицы… Солнце порой видно почти как из колодца, плюс семена эти нависают гроздьями, отвратные, пахуче-пыльные, от которых, судачат, можно ослепнуть, а ещё – пауки-тарантулы, лягушки, ящерицы… Но зато с вигвамами и ни на что уж привычное не похоже точно.

Куда там машинки ваши, вагонетки, карусели и колёса, какой там, я понял, Луна-парк!

Розовое, тёплое… ворованное зерно

Дабы не всё о стародавних временах, подвигах и героях вести летопись, припомним здесь из «новых времён» случай, показательный и драматичный настолько, что часто он мне и сам вспоминается – то в ключе героическом, а то наоборот – настолько «за живое задело» и «за державу обидно», что как-то неловко становится…

Это был, 2003-й, кажется, год, в конце лета, в этот день отец отмечал своё 50-летие.

Тут как раз мне посчастливилось в самом что ни на есть сознательнейшем возрасте лицезреть – как будто хвост кометы догорающий – хоть что-то от застольной крестьянской культуры. Чтоб за столом оказалось десятка два человек разных возрастов, и песни ещё хоть немного попели, и в один день вытоптали кружок на траве и земле, чтоб зиял, как лысина или тонзура, как бетонный такой пятачок танцплощадки – хотя и не под гармонь уже…

Да и вообще насчёт элемента фольклорного тут довольно туго, но сохранилась, однако, одна из базовых, наверное, традиций – наливать всем самогону по стакашку всклянь, провозглашать короткие тосты (дальше-больше уже совсем простецкие, сродни знаменитому шариковскому, обычно какое-нибудь «Н-ну, давайте!»), постараться со всеми чокнуться и залпом опрокинуть, хорошо всё это закусывать и при том вести непрекращающиеся разговоры с шутками и смехом.

Разговоры вспыхивают искорками, имеют различные очаги, подчас конкурирующие, но побеждает, забивает прочее сюжетная и громкая история, типа как раз вот некоторых наших про Лимонхву и проч., возлияния повторяются минут через десять, много пятнадцать, а застолье длится часов с трёх дня чуть ли не до полуночи. Самогон измеряется трёхлитровыми банками и флягами, но публика особо сильно не пьянеет: тут и некая сельская закалка и сноровка сказывается, а скорее всего, ещё и сама закуска, можно так сказать, тяжёло-артиллерийная: котлеты как из пулемётной ленты – цельный двухведерный жбанище, кастрюля трёхведерная картошки круглой и такая же мятой, куры жареные, пусть не десятками, но деревенские мясисто-жилистые гиганты, хлеба тоже, хоть он теперь и совсем невкусный и вообще несносный (не только спроть советского, а даже и всех вывихнутых 90-х), столько, что можно полстены сложить «в два кирпича».

Но всё равно сорокаградусный свекольный напиток «от лучших самогонье» берёт своё. Я, признаться, насколько уж был к тому времени человек натренированный, часа через три стал почти всё пропускать, позорно сигнализируя одним и тем же полупустым стаканом. Тут, как стемнеет, и сам собой возникает по-деревенски неминуемый антракт – народ, кто из здешних, разбредается кормить скотину. А свои пока со стола разбирают, даже, как и я, чай пьют, задушевно и распалившись что-то обсуждают, чаще всего старину вспоминая, колоритных общих родичей…