Мир-село и его обитатели

Был ещё дядь Вася Ковалёв, бабанин младший брат – вот все посетители. Ему подносилось аж три стакашка, правда, третий уже с приговорами, что дюже, мол, попивает. Он тянул их, трясясь и рукой, и всем телом (на руке вместо половины пальцев культяпки), чуть не стуча железными зубами и как бы для погашения колебаний жёстко упираясь железной трубой, торчащей из ноги, в старый, ставший уже мягковатым пол. Находились и такие, кто по пьяной лавочке провозглашал: «Ты, можть, сам ногу-то задрал к пушке, тебе и стрельнули, шоб теперь, значить, всю жизнь пенсию получать, да орден, да машину!» Машина была «Запор», инвалидка. В ответ (да и просто) ветеран, заикаясь (как-то постоянно якая), юмористически костерил родственников, соседей и председателя. О войне дядя Вася никогда ничего не рассказывал.

Колобок же провозглашался сестрой и братом неумехой и лодырем, и, судя по всему, небезосновательно. Когда сажают картошку, польза от неё как от пьяной Лимонхвы. Когда выбирают, тоже за ней стараются для контроля по той же борозде следом пройти. Однажды довелось ей напроситься что-то помочь приготовить. Бабушка доверила самое простецкое – огурцы в салат порезать. Только огурцы у бабушки водились специфические: от недостатка полива быстро жухнет ботва, и они постоянно жёлтые и перезревшие, почти как дыни. Сначала их щедро очищают (внутри они, если совсем не горькие, довольно вкусные), а потом режут полукружиями. Колобок, конечно, неострым ножом отпахала те ещё кругляки, так что потом дядь Гена (в честь приезда коего и был банкет), отличавшийся, по словам бабушки, во всём комичностью, накалывая на вилку «изделие», интеллигентно-комично (он всю жизнь работает на экскаваторе, а тут со своими очищами да подтяжками сходит за академика или театрала), тихо и немного в нос, как Папанов (для деревни вовсе нехарактерная интонация!) риторически поинтересовался: «А шо это? Телку, что ль, нарубили?..» Все долго смеялись.

Но жизнь у Колобка на самом деле не такая смешная, хотя трагическое и комическое тут сплетены как в гоголевских росчерках гусиным пером. Дочь у неё умерла от рака. Тёть Шура, я едва её помню. Она жила в Москве и работала на каком-то странном предприятии, где делали фарфоровые или глиняные маски. Помню, я брал себе компаньона, и мы отправлялись на дальний конец села смотреть маски – очень боялись заблудиться, хотя путь-то всю дорогу прямо: мне было, наверно, года четыре или пять… Маски красовались развешанными на дощатой стене – диковина, нечто из другого мира! – понятное дело, ни у кого в селе ничего подобного отродясь не водилось. Особенно мне запомнилась коричнево-оранжевая, покрытая глазурью маска чёрта или Мефистофеля – с чёрными рогами и бородой, с чёрными выразительными зрачками и непривычными, страшными чёрными зубами.

Другие маски, наверное, были не такие злые, но я их не помню. Я ходил к Колобку всё чаще и чаще, хотя меня и не приглашали. Потом пришёл из армии её сын, он служил в ГДР, и я опять лётал, водя за собой и друзей-подруг, чтоб получить такую невидаль, как разноцветные круглые жвачки, среди которых тоже почему-то запомнились оранжевые (в советских изделиях этот цвет редко использовался – разве только в уже упомянутых перезревших огурцах).

Как-то меня попросила мама подписать тёте Шуре открытку. И я по принятым лекалам изваял обычную концовку: «И долгих лет жизни…» Не помню, то ли мама сказала, что тётя Шура будет плакать, то ли и впрямь плакала. Она умерла лет в двадцать с небольшим. Чёрти и прочие побрякушки куда-то исчезли.

Но это было не всё. Уже в новые времена, вскоре после смерти бабушки, умер Колобков муж (говоривший о себе: «Я полдеревни построил!» – на пару с Борисом) и почти одновременно с этим погиб сын: задохнулся, прогревая в гараже только что купленную машину. (К нему я несколько раз ездил по диссертационным делам в Москву).

Думали, что после этого тётя Валя не выживет. Вся почернела и исплакалась, исхудала – даже Колобком перестали называть.

Но года через три, когда я спросил о её судьбе, мне с присущим сельским жителям цинизмом и юмором ответили, что лётает, мол, Колобок, катается вдоль по деревне – пуще прежнего! Стаканы собирает, выпрашивает продукты питания – дай яичек, дай мясса1! – ежедневно за пивом в ларёк гоняет… Из ума, смеются, выжила, а аппетит прибавился, зарумянилась и впрямь как Колобок!

Вскоре она и сама не замедлила.

Подобных визитов вообще-то чураются. Но тут и помимо Колобка такой стиль общения. Приходит, допустим, бабка – молоко или яйца ей продать обещали.

– Мать дома?

– Нет, уехала.

– А когда приедет?

– Скоро должна, отец поехал встречать.

– А машина около дома стоит.

– На другой.

– Сам ты где живёшь?

– В Москве.

– А-а. А улица какая?

– Такая-то.

– А у наших Лескова.

– Ты с какого года-то?

– С такого-то.

– Ну, этъ ты щ молодой. А жана-то есть?

– Есть.

– С Москвы сама-то? Тоже молодая?

– Да как я почти. Из Тамбова.

– А ребятишки есть?

– Нету.

– А работаишь?..

– Пишу.

– Пишешь? Это грамоте надо знать.

– Знаю…