Мир среди войны

Его так и не удалось уговорить съездить в начале августа в Гернику – поглядеть на короля, который объезжал свои владения, собирая дань преданности и стараясь держаться как можно более рыцарственно, чтобы походить на легендарного беарнца,[129] своего предка и образец для подражания.

Гораздо больше Педро Антонио нравилось гулять по окрестностям родной деревушки – вид знакомых мест действовал на него умиротворяюще. Открывавшееся кругом безмятежное зрелище духовно связывало разные поколения крестьян; разлитый в природе покой служил тем неизменным фоном, на котором неспешно текла духовная жизнь дедов и так же суждено течь жизням их внуков и правнуков.

– Ступай, прогуляйся! Христом Богом тебя прошу, ступай, Перу Антон!

Женское сердце подсказывало, что спокойствие мужа было подобно сухому жару, выжигающему поля перед бурей, которая, налетев, срывает с деревьев еще недавно зеленую, но уже успевшую пожухнуть листву.

Из всех признаков больше других ее тревожило то, как часто вспоминал Педро Антонио о деньгах, которые он отдал на Правое дело.

– Говорила я тебе, сколько раз говорила: прежде чем деньги давать, подумай хорошенько… Но уж куда нам, женщинам, в ваши мужские дела лезть…

– Ничего, еще не все потеряно… Да и как я мог ему отказать; ты что же, хотела, чтоб я ему «нет» сказал?…

Споры со спутницей жизни доставляли Педро Антонио тайное удовольствие, и он сам намеренно разжигал в себе беспокойство. Она же, отчасти догадываясь о том, что происходит с мужем, говорила ему:

– Пустяки это все, ты не переживай… На жизнь нам хватит, мы люди скромные…

Оба умолкали, и между ними неотвязным призраком вставала память о погибшем сыне.

– Как бы там ни было, а разузнать попробуй… Поезжай, поговори с доном Хосе Марией.

Наконец Педро Антонио решил вместе с Гамбелу отправиться в Дуранго, где в это время учреждалось карлистское государство.

Там уже выпускались свои почтовые марки и налаживалась система связи; чеканились свои, медные, меньшего достоинства, чем имевшие хождение в стране, серебряные монеты, на которых красовался лик Короля милостью Божьей, увенчанного лаврами, наподобие Цезаря; был организован телеграф; в университете Оньяте вот-вот должны были начаться занятия; раздавались награды, жаловались титулы герцогов, маркизов и графов; основывались конторы и присутственные места. Мало-помалу, под прикрытием пушек, выстраивался сложный государственный механизм. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает; рано или поздно, с учетом ошибок, будет выработана определенная положительная программа.

– Трутни, – говорил Гамбелу, обращаясь к Педро Антонио. – Не эти придворные штучки, а хороший генералитет – вот что нужно. А эти – знай себе толкутся целыми днями на улицах да в кафе заседают… Уверяют друг друга в победе и спорят о тактике… А знать эта – голоштанная, понаехали отовсюду, экипаж за казенный счет и лучшие наши парни в адъютантах…

– То же и в тридцать девятом было…

– Куда там, хуже. Вместо Элио – Доррегарай, масон.

– Масон?

– Ну да. Тут их вообще много; подчиняются какому-то своему Совету в Бильбао, тот еще кому-то, а все вместе – Незримой Юдоли… Никому верить нельзя…

– Незримая Юдоль! – пробормотал Педро Антонио, вздрогнув и непроизвольно взглянув назад, – взгляд его наткнулся на Селестино; увидев Педро Антонио, тот моментально состроил подобающее лицо и, подойдя, протянул ему руку со словами:

– Вот ведь как бывает!.. Очень, очень печальная новость… Я всей душой любил несчастного… Такое благородство, такая искренность, а главное, он так верил в наше дело!

После краткого напутственного слова, выдержанного в том же тоне, о том, какую блестящую пору переживает теперь Дуранго, он переключился на предполагаемую осаду Ируна, которой должен был руководить сам Король, и наконец отметил, что старый и верный Элио вновь пользуется расположением своего властелина.

– Не хватает только, чтобы сам святой Иаков, гроза мавров, спустился сюда на белом коне… или Святая Дева, – сказал Гамбелу.

– Святая Дева? – воскликнул Селестино. – Святые девы теперь только пастухам являются…

Незримая Юдоль! О ней были все мысли Педро Антонио, когда, расставшись с Селестино, он отправился на поиски дона Хосе Марии, чтобы поговорить с ним о своих деньгах. Так и не найдя его, Педро Антонио вернулся в деревню, к жене, продолжая думать о деньгах, о блестящей поре, которую переживает Дуранго, и о Незримой Юдоли – образы их смутно маячили в его уме на фоне неотвязного призрака сына.