Мир тесен

«…совершенно прав. У человека живая душа, а душу надо спасать. Ведь живем не поодиночке, а вместе. Борька, как я рада, что думаю так же, как ты! Миленький ты мой! В институте девчонки не верят, что я замужем. Если я у тебя «финтивная», то ты у меня «мифический муж» — так одна новая подружка выразилась. А я хвастаюсь: у меня муж умный и хороший! После войны вылечим ему зубы, и ему вообще цены не будет!

Боренька, меня вызывали в райжилотдел. Со мной говорил замзав, дядька, кажется, не вредный, в офиц. форме без погон, с орденом Кр. Звезды и гв. знаком. Я все изложила. Он говорит, не имею оснований вам не верить, товарищ Земскова (так и назвал, и меня прямо радостью окатило!). С такими, говорит, глазами, как у вас, нельзя обманывать. Представляешь, Борька?! Я говорю, никогда никого не обманывала. Ладно, говорит. Но вы, как сознательная комсомолка, понять должны, что в Ленинграде большая квартирная нужда, возвращаются эвакуированные, много разрушенных домов. Напишите своему мужу, что по закону он имеет право на свою жилплощадь, но ввиду излишков его 2-комнатная квартира будет передана более нуждающемуся, а ему (то есть тебе) предоставим комнату в пределах нашего района. Пусть он (то есть ты) в 2-недельный срок напишет нам заявление о своем согласии, а если не согласен, пусть тоже напишет, мы рассмотрим. Боря, по-моему, не соглашайся. Это твоя квартира, ты тут родился, и почему это для нас две комнаты — излишки? Почему надо их отдавать начальнику, как ты говоришь, вошебойки?…»

«…очень красивый теперь, когда снегом присыпало разрушения в центре. Сказочный город со средневековыми башнями, шпилями. Вот в таких городах жили раньше феи, алхимики и трубочисты. Кончится война, привезу тебя в Таллин и послушаю, как ты будешь ахать от восхищения.

Написал заявление, прилагаю к письму. Черт с ними, пусть дают комнату. Наверно, нуждающихся действительно очень много, чего ж я буду выкамариваться. Мы вдвоем и в одной комнате прекрасно поместимся. Как это поется: мне с моей милкой и в шалаше рай…

Светка, как давно я тебя не целовал!

А скоро уже весна. Скоро спустим свои кораблики с кильблоков на воду — и снова вперед, москитный флот!»

«…глупый ты, глупый! Вдвоем в одной комнате ему хорошо. А если втроем?

Вот так-то, Боренька. Теперь уже точно знаю: будет ребенок…»

Последняя военная весна — как описать ее нетерпение и ярость, ее затяжные штормы и гул ветра на морском просторе, желтые, с кровью, закаты, недолгие стоянки в новых маневренных базах, островерхие крыши Мемеля, голодных немок в Кранце, мучительную горечь последних потерь?

Нам-то еще ничего: зимой отстаивались, отдыхали в Таллине, тралили сухофрукты в компоте. А вот дивизион «деревяшек» (Д-третьих), которым командовал капитан третьего ранга Осецкий, и зимой воевал. В феврале катера этого дивизиона совершили двухсотмильный переход из Кихельконны, что на западном берегу Эзеля, в Свенту — небольшую рыбацкую гавань южнее Либавы.

Вы, наверное, знаете, какие события в Прибалтике предшествовали этому. Еще в октябре войска генерала Баграмяна вышли в районе Паланга — Руцава к балтийскому побережью, отрезав группу армий противника от Восточной Пруссии. Так образовался Курляндский плацдарм. Между портами этого плацдарма — Либавой и Виндавой — и портами Германии оживились морские сообщения. Немцы начали вывозить из «котла» войска и боевую технику. Ставка поставила Балтфлоту боевую задачу — воспрепятствовать немецким морским перевозкам, запереть Курляндский плацдарм с моря. А сил в резко расширившейся операционной зоне флота было немного. Из портов Финляндии, вышедшей из войны, действовали в этой зоне наши подводные лодки. Спешно перебрасывались к обводам плацдарма флотские полки штурмовой и бомбардировочной авиации. И вот — торпедные катера…

Ревел на Балтике неутихающий шторм. По-зимнему тяжелые валы всю долгую ночь накатывались на катера Осецкого, идущие без огней. Палубы и оружие покрылись толстой коркой льда. Промерзла мокрая одежда, люди — стояли в ледяных панцирях. Отяжелевшие катера плохо слушались рулей и моторов. Бедой грозило ночное море — но на рассвете сигнальщики увидели полоску низкого берега. Дивштурман не ошибся в счислении. Катера один за другим втянулись в устье реки Свенты. В следующую же ночь экипажи, отдохнувшие от стужи и качки, снова вышли в стужу и качку — в ночной поиск в районе Либавы. И так — каждую ночь.

В марте дивизион перебазировался в Мемель. Тогда же, в оттепельные мартовские дни, покатили в Мемель и мы. Я не оговорился. Наши катера погрузили на железнодорожные платформы, закрепили — и прощальный паровозный гудок огласил бледное таллинское небо, в котором кружили отощавшие за зиму чайки.

Не стану описывать переезд. Из трубы паровоза, как водится, густо шел дым, и к концу путешествия чехлы на катерах да и наши лица изрядно закоптились. В Мемель въехали под вечер, ночевали на запасных путях. Всю ночь посвистывали маневровые паровозы, багровая луна низко стояла в темном небе.