Мир Уршада

Гор-Гор развязал на шее тесемки плаща, скинул лязгнувший пятнистый мех на руки мальчишкам, мягко шагнул в проход. Летучий аспид втянул голову в броню, покрепче обнял горло хозяина. Сынки председателя, поджарые, высоколобые, наглые щенки потянулись следом. Отец прокладывал путь ровно, а глупые сосунки рыскали по сторонам. Я радуюсь, что женщины в Горном Хибре обязаны носить чадру, поэтому молодые ослы лишены возможности заметить мое презрение. Но старый Гор-Гор проницателен и хитер. Он останавливается в первом ряду замерших торговцев и косится в мою сторону. Кажется, он способен различить беззвучный смех сквозь черный шелк. Конечно же, плут сразу отмерил вдоль и поперек и просчитал, кто занимал кресла напротив печи.

Он догадался, что я заметила первая. Теперь догадка гнетет его, как страх перед неведомой речной заразой. Мужчины часто повторяют, что обожают в женщине тайну, но это вранье. Они обожают загадки, на которые у них есть ответ…

Крашеный потолок над уршадом почернел, одежда его заполыхала, но никто не двинул пальцем. Ближе десяти локтей от источника жара находиться просто невозможно. Мои доблестные всадники храбрились. Как и многие тут, они впервые видели гибель сахарной куклы.

— Что с нами будет?

— Защити нас, святая дева…

Вот так номер! Хотела бы я знать, кто в горном Хибре осмеливается молиться Мадонне! Но позади давили стеной, дышали и потели, хотя еще страшнее им казалось убежать. В этом весь кошмар их смехотворной мужской гордости. Показать опасности спину означает навсегда потерять лицо…

Впрочем, не мне их судить. За три долгих хибрских года я проехала с караванами вьючных лам тысячи миль и повидала столько, что разучилась удивляться. Здешние люди ведут себя странно с точки зрения торгутов Великой степи, а степняки покажутся полными идиотами… ну, например, погонщикам упряжек с Кипящих озер Северной дельты. На самом деле, они все одинаковы, но это хорошо известно только священникам и купцам. Не мне их судить…

Уршад распался. Голова провалилась в ноздреватую кашу, зеленые пузыри на поверхности каши лопались, источая рыбную вонь, а слева сквозь пузырь уже продиралась безглазая голова голого беса…

— Окна, живей открывайте окна! — кричали позади. Выходит, в нижнем зале не одна я знала, как выпускать бесенят.

Привязанные в углу сторожевые гиены Гор-Гора исходили слюной, гремели цепями и бессильно царапали кладку, пытаясь освободиться. Кто-то упал на колени, громким шепотом призывая Милостливого. Горели лавки и кресла. Из осевшей буро-зеленой кучи выкатились последыши. Бледно-розовые, почти безволосые, похожие на пигмеев с Плавучих островов, они шустро расползались, угадывая свободу по потокам свежего ветра. Воняло горько-сладко, карамелью и тухлятиной. Толпа расступалась, отважные мужчины запрыгивали на столы, лишь бы ненароком не коснуться беса. Мои смелые мальчики тоже лязгали зубами, но не бросали госпожу. Недаром мой пропавший супруг набирал охрану на детском невольничьем рынке Великой степи. Он отрывал годовалых крепышей от сосков их чернокожих матерей, чтобы они даже не успели выучить язык своей родины. Мои всадники, Тонг-Тонг и Хор-Хор, стоили каждый сотни рабов. Они боялись только тогда, когда боялась их госпожа.

Еще одна песочная мерка — и от уршада осталось то, что по своду Кижмы принадлежало теперь владельцу гебойды. Лучше бы сахарная голова растеклась на скотном дворе или хотя бы на верхней галерее. Тогда над ним не было бы крыши, и Гор-Гор не получил бы право на подарок.

Когда я увидела это, то сразу поняла, что подарок должен принадлежать мне.

Рахмани ждал эту вещь, и мой пропавший муж ждал чего-нибудь в таком духе, и Слепые старцы из склепа рисовали невидимыми перьями на серой паутине нечто похожее. Но сильнее всего ждала эту вещь Мать Красная волчица.

От председателя ждали знака храбрости. Гор-Гор прошел по дымящимся доскам пола, и подошвы его сапог тоже задымили. Гор-Гор набросил на руку полотенце и вынул из золы алый камень с хрустальным глазом. После чего служки залили водой огонь, настелили ковры и принесли новые кресла. Гор-Гор снова ударил в таз, но торги еще долго не начинались.

Страх пришел в город Бухрум, и смрад его дыхания теперь не скоро выветрится с улиц. Утром на базарах толпы будут бормотать о притаившихся последышах, и уши станут красными от обилия влившихся в них лживых слов.

Пользуясь суматохой, я приказала всадникам ждать меня внизу, а сама поднялась по винтовой лестнице к покоям Гор-Гора. Ворота во внутренний двор не заперты, по обычаям гостеприимства, но под лестницей скучают гиены. Они вздрагивают плешивыми мордами, скалятся, сверкая желтыми плошками в темноте. Я негромко рычу в ответ, превращая их сытую стадную смелость в труху. Глупый вожак прыгает и, скуля, отползает в темноту. В его мокром носу застряла отравленная заноза. Он не умрет, но будет мучиться несколько песочных мер. Остальные гиены приседают на полусогнутых лапах. Их наглость борется с трусостью.

Ненавижу любые стаи.