Мир в красном. Книга вторая

- Еще, - повторяет она.

- Еще о Колтоне? Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе больше о мужчине в моей жизни?

Она кивает, вздыхает, и ее потрескавшихся губ касается слабая улыбка. Я стараюсь изо всех сил, чтобы моя ответная улыбка давала ей надежду на то, что моя жизнь прекрасна. Нормальна. Я обычная двадцатишестилетняя женщина, у которой есть новый парень и неплохая карьера.

Уже совсем скоро она не сможет вспомнить подробности нашего разговора, но сейчас я ее дочь, и я не хочу упустить этот момент.

- Ладно, - говорю я, капая еще капельку шалфеевого масла на ладонь.

Я массирую ей шею, позволяя ароматерапии творить свою собственную магию.

- Он раскрывает меня. Может быть, не в традиционном смысле этого слова… но он способен заглянуть под мои щиты и увидеть ту девушку, которой я когда-то была, и ту женщину, которой я хотела бы стать. Он видит только самое лучшее во мне, не ту маску, которую я показываю всему миру, а настоящую меня. И для него я красивая.

Слова соскальзывают с моих губ прежде, чем я успеваю остановить их, мои руки замирают. Все мое существо замирает, я словно немею. Я не произносила это слово с тех пор, как мне было шестнадцать. И это не просто неосторожный ляп. Этот глубокий момент свободы пугает меня больше, чем само слово.

Колтон считает меня красивой, несмотря на все неприглядные, отвратительные шрамы. Я никогда не желала этого прежде, никогда не позволяла себе долго быть красивой. До сих пор моя внешность имела значение только, когда я сама себя разглядывала. Это всегда напоминало комнату смеха, наполненную деформированными зеркалами и искаженным отражением. Но это размытое отражение девушки было моим, и я обнимала ее. Я никогда не хотела быть красивой для кого-то, пока не встретила Колтона.

Это довольно тревожное откровение, но в то же время я боялась его потерять, будто шла против своей природы. Я всегда была на страже своей безопасности, защищая себя от окружающих, и сейчас я боюсь потерять свои щиты.

Но, ох, тот момент, когда я чувствовала, что значит быть его прекрасной богиней… это покачнуло саму основу моего существования. На возведение каждой стены я потратила годы, но все они рухнули в один миг, и я стала полностью принадлежать ему. Несмотря на то, насколько велика вероятность, что в будущем в наш мир просочится реальность, и все лопнет, как мыльный пузырь, я не хочу потерять его веру в меня. Этот мимолетный, мерцающий шанс, что я являюсь той женщиной, которую он видит на самом деле. Я боюсь лишь того, что я недостаточно храбрая, чтобы сделать заключительный прыжок в это желанное безумие.

Мама кладет свою прохладную руку поверх моей, возвращая мое внимание к ней.

- Страх..., - шепчет она.

Мои брови сходятся на переносице. Я опускаю руки и зажимаю ладони между своими коленями.

- Страх, мама? О чем ты?

Неужели я действительно сказала это вслух?

Ее руки хватают мои, глаза беспокойно распахиваются. Ее губы шевелятся, словно она хочет что-то сказать, и я вижу разочарование в ее взгляде, потому что она не может облечь свои мысли в слова.

- Страх… любовь.

Внутри меня все сжимается.

- Я должна бояться любви?

Она раздраженно отпускает мои руки и качает головой.

- Любовь – это… страх.

Она улыбается так тепло и неподдельно, что мои собственные губы дрожат. Приложив ладонь к моей щеке, она кивает, призывая меня понять смысл, вложенный в ее слова.

Я обхватываю ее худую руку и притягиваю к себе.

- Любовь – это страх, - говорю я, и она кивает. - Ты права. Мы тратим всю жизнь боясь, что мы никогда не найдем ее, и когда находим… если она настоящая… мы боимся потерять ее. Мы боимся совершить ошибку. Мы боимся столь многого, что это, в конце концов, гонит любовь прочь от нас.

Я поднимаю на маму затуманенный взгляд, изо всех сил борясь с подступающими слезами.

- Но то, о чем ты говоришь, гораздо глубже, да?

Она пытается кивнуть еще раз, но ее движения отрывистые и напряженные. Она устала, сегодня она на удивление долго была в сознании, но происходящее начинало от нее ускользать. Моя мать никогда не осуждала меня. После того как я вернулась домой, когда мой мир превратился в мрачное подземелье, она не смотрела на меня как на мусор. Она смотрела на меня как на ту девочку, которая нуждается в терапии. Она всегда говорила мне, что мы те, кем нам суждено быть. Все просто. Она по-прежнему остается моим голосом разума.

И теперь она говорит мне, что моя любовь – это то, чего мне стоит опасаться. Никакие слова не могли бы быть более справедливыми.

Приподнявшись, я крепко обнимаю маму и устраиваю ее обратно в кресло-качалку. Затем я даю медсестре последние инструкции об уходе за мамой, убеждаюсь, что никто кроме меня не может навещать ее, расспрашиваю, насколько хорошо работает служба охраны больницы. Еще раз заглядывая к матери и наблюдая, как она укладывается спать, я надеюсь, что никто не захочет причинить мне боль через нее.