Мир в огне

— Картонные солдатики. Если бы не люди Раттрея, которые отрезают все попытки ещё на подходах к дворцу… Но если верить предчувствию Лейтис — кто-то сумеет их переиграть. Сделаем так. Раз Дайв вспомнил про один обычай из Книги Рода, то мы вспомним другой. Что на зов-собрание главы клана свободные мужчины клана имеют право пройти с оружием и без досмотра посторонними. Я передам, пусть все озаботятся не только парадными камзолами, и не оставляют ничего в комнате рядом с залом аудиенций.

— Император может возразить. Он… — задумался Харелт.

— Ничего, — резко оборвал молодого человека генерал. — Мы ему напомним, что воля собрания старейшин клана тоже имеет вес. И что лорд Малколм последним собранием назначен до коронации нового императора Хранителем традиции, — Доннаха посмотрел на открывшего рот от удивления Харелта. — Не знал? Теперь знаешь.

Генерал встал.

— Жду вас вечером у парадного входа во дворец.

Судя по всему, дворцовой охране тоже что-то было известно. Так как число патрулей в дворцовом саду удвоили, да и на всех постах стояли не как обычно по два солдата — а по четыре гвардейца.

Из-за повышенных мер безопасности и случилось досадное недоразумение. Доннаха и оба Хаттана подъехали первыми, ждать на улице не захотели… На входе их остановили гвардейцы, и командовавший десятник потребовал оставить мечи и вообще подвергнуться проверке. В ответ лорд Малком удивлённо посмотрел на стражника так, будто перед ним стоял обряженный в доспехи заморский зверь слон. А Доннаха поинтересовался, не надоело ли доблестному гвардейцу служить в столице? Ведь даже просто имевшие титул лорда и их наследники имели право входить во дворец при оружии. Что уж говорить про родственников императора! Но стремление выполнить приказ дословно в молоденьком служаке перевесило. Десятник попытался поднять тревогу, приказал своим солдатам арестовать нарушителей… На счастье в этот момент подбежал начальник стражи всего южного крыла. Сразу поняв, кто перед ним, легат немедленно извинился, приказал пропускать всех идущих в Малый зал беспрепятственно. А десятнику громко высказал благодарность за точное исполнение приказа — отчего парень вжал голову в плечи: было понятно, что «благодарность» легата запомнится излишне бдительному солдату надолго.

Инцидент был исчерпан… но осадок остался. Поэтому Доннаха приказал Харелту оставаться возле входа — проследить за поведением гвардейцев. И в Малый тронный зал младший Хаттан попал последним. Зал был небольшой, всего двадцать метров в длину. Поэтому пять десятков приглашённых гостей, патриарх Брадан вместе с двумя монахами-телохранителями и несколько непонятно зачем оказавшихся здесь придворных создавали ощущение огромной, непривычной для императорского приёма толпы. Но Харелта больше поразило другое. Стены от пола до потолка были завешаны гобеленами с изображениями сцен из жизни пророков и святых. А ведь для этого пришлось отдельные гобелены аккуратно сшивать, чтобы на восьмиметровых полотнищах ткани не было заметно грубых стыков. Да и на золочёных люстрах висели украшенные блёстками широкие ленты с изречениями из Книги Единого. Даже для Дайва Первого такая дорогая забава была излишеством. Особенно если вспомнить, что религиозностью император никогда не отличался.

Для подобных украшений могла быть и ещё одна причина. Изображения святых и картинки с житиями пророков обязательно вешали, если рождался ребёнок… Но эту идею Харелт отбросил сразу. Случайно он знал то, что было известно только главному дворцовому лекарю и старейшинам семей императорского клана: детей у Дайва Первого быть не могло. Вот только никакого разумного объяснения в голову не приходило — причём, судя по взглядам, которыми перебрасывались отец и Доннаха, и им тоже. Но придумать ещё какое-нибудь объяснение Харелт не успел. Появился герольд-глашатай и объявил: сейчас войдёт император.

Странности на этом продолжились. Из дверей в противоположном торце залы вынесли не одно, а два кресла. Вот только жены, которая могла бы занять второе место, у Дайва не было. Император вошёл почти вслед за слугами, и Харелт удивился, как Дайв постарел за те три или четыре месяца, которые он его не видел. Из пожилого мужчины император стал настоящим стариком, который и ходит то с трудом — даже сейчас Дайв шёл, опираясь на плечо своей последней фаворитки, леди Кенины. Картина выходила трогательная до слащавой приторности: седой морщинистый старец в строгом камзоле и двадцатитрехлетняя золотоволосая красавица в пышном кружевном платье. Годится Дайву чуть ли не во внучки, но смотрит на него очень уж влюблённым и нежным взором.