Другой массовой категорией жертв фашистского террора стали советские военнопленные. С первых же дней боевых действий немецкое командование относилось к ним как к расовому «балласту». Поскольку война предполагалась быстрая, большое количество пленных «мешало» колонизаторским планам. Поэтому избыток «ртов» устраняли пулями и условиями искусственного голода. Захваченные или сдавшиеся в плен солдаты направлялись в специальные сборные пункты при немецких дивизиях и армиях. Подобные пункты устраивались в оврагах или просто в поле под открытым небом. Там, как правило, солдат не кормили, и даже воду давали не всегда. Из сборных пунктов пленные в пешем порядке направлялись в транзитные лагеря, а оттуда в постоянные. Этапирование из лагеря в лагерь для большинства оголодавших пленных было очень тяжелым испытанием, так как всех, кто отставал от колонны, немецкая охрана пристреливала. Практика убивать раненых, ослабленных и отстающих применялась повсеместно и вплоть до окончания войны. Не менее тяжелым было транспортирование по железной дороге, когда людей в больших количествах загоняли в товарные вагоны и перевозили в течение нескольких суток без пищи, воды и каких-либо санитарных условий. Если же транспортировка происходила зимой, то пленные замерзали заживо, а в некоторых случаях целыми вагонами.
Особо необходимо отметить, что немецкое начальство запрещало местным жителям помогать военнопленным. Вид обезумевших от голода людей почему-то вызывал у части немцев веселое настроение. Они любили фотографировать пленных, пьющих из лужи, роющихся в помойках или дерущихся за одну-две картофелины. На послевоенных судебных процессах некоторые коменданты лагерей пытались оправдаться, заявляя, что они столкнулись с большими организационными трудностями и не могли обеспечить нормальное снабжение. Однако лето 1941 г. было теплым и урожайным. При желании немцы могли использовать пленных для сбора урожая, включая злаковые культуры, свеклу, картофель или фрукты. Ничего этого сделано не было. Более того, уже в октябре 1941 г., когда смертность среди советских пленных достигала почти 6 тыс. человек в день, нормы питания для них были урезаны еще больше. Хотя на бумаге рацион пленного должен был составлять от 2000 до 2200 калорий, на деле он был в несколько раз меньше и колебался в зависимости от лагеря от 300 до 500 калорий. В немецких документах упоминаются нормы в «100 г проса без хлеба» или «до 20 г проса и 200 г хлеба», но под «хлебом» понимался не традиционный продукт, а специально изобретенный «русский хлеб». Он состоял из 50 % ржаных отрубей, 20 % свекольного жмыха, 20 % древесных опилок и 10 % «муки», изготовленной из соломы или листьев. Не сложно представить, что подобное «снабжение» наряду с трудовой эксплуатацией приводило к быстрому физическому истощению, авитаминозу, болезням и, как следствие, высокой смертности. Во многих лагерях отмечались случаи массового каннибализма.
Подобное нельзя объяснить организационными неурядицами внутри германского командования. Это результат сознательной расовой политики. Например, на территории самой Германии продовольственное положение было несравненно лучше, чем на оккупированных восточных территориях, но несмотря на это, к апрелю 1942 г. из находившихся там советских военнопленных умерли от голода и болезней более 200 тыс. человек (47%). Всего же к этому времени в немецком плену погибли более 2 млн красноармейцев, а к концу войны эта печальная цифра приблизилась к 3,3 млн (60%). Отношение к военнопленным из армий союзников было совсем иным. Из 232 тыс. умерли в плену 8,348 человек (3,59%).
Общее количество советских военнопленных до сих пор вызывает споры. Наивысшие немецкие подсчеты — около 5,7 млн — оспариваются российскими военными историками. Они приводят цифры от 4 млн 59 тыс. до 4 млн 560 тыс. человек. Столь большое расхождение объясняется не только противоречивостью и неполнотой германской статистики, но и нежеланием российской стороны относить к военнопленным лиц, не входящих в «списочный состав» армии. Действительно, ополченцы, не говоря уже о партизанах, не учитывались районными военкоматами. Но как тогда их называть, если они тоже попадали в плен? Этот вопрос, безусловно, требует дальнейшего изучения.