Мир всем

Я пристроилась в конец очереди и вдруг подумала, что если бы зимой пионервожатая Кира не увидела меня в церкви и не пожаловалась директору, то сейчас я бы не стояла в очереди, обдумывая фасон свадебного платья. Мне стало не по себе, и одновременно с этим пришло осознание, что иногда именно неприятности открывают нам дверь в будущее, главное, не роптать, а принять изменения в судьбе не как провал, а как возможность. Очень верно сказано: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

— Девушка, вы ткань брать будете?

Очнувшись от вопроса продавщицы, я протянула деньги:

— Четыре, как всем.

Она усмехнулась:

— Вам остался последний отрез. Он пять метров. Делить не буду. Или берите, или уходите.

— Беру! Конечно, беру!

— Вот ведь повезло! — сказал кто-то за моей спиной. — Из пяти метров и рукава хватит выкроить, и на оборки останется.

Я прижала заветный свёрток к груди, словно опасаясь за его сохранность. Наверное, через много лет отрез простенького штапеля на свадебное платье можно будет вспомнить с доброй улыбкой, но пока он лежал в моей сумке залогом нашего с Марком общего послевоенного счастья.

К бараку я подошла уставшая, но довольная. Соседка тётя Паша Макарова развешивала бельё. Она редко стирала — много ли надо одной? В бараке тётю Пашу жалели все обитатели от мала до велика: шутка ли — вся семья на фронте сгинула, муж и три сына. У других баб хоть ребятишки остались, а тут одно горе кругом.

— Тётя Паша, давайте помогу выжать простыню. — Я взялась один конец тугого жгута, и мы с тётей Пашей закрутили его в разные стороны.

Когда я только знакомилась с обитателями барака, обратила внимание на тягучую безысходность, которая отражалась во всём тёти-Пашином облике. Сгорбленная спина, потухший взгляд и та угрюмая молчаливость, которая присуща людям, переставшим чувствовать себя на этом свете живыми людьми.

— Павлина сдала после похоронки на второго сына, — поделилась со мной соседка Люда, — после мужа и старшего ещё держалась, а потом за одну ночь в старуху превратилась. А про похоронку на младшего Гришу и вспомнить страшно. Ведь перед самой победой парень погиб! Пашка по нём слезинки не проронила, словно окаменела. С тех пор и молчит. А ведь она не старая, всего-то сорок семь лет. Мы с ней до барака жили в соседних домах на Пролетарской улице, поближе к речушке. А дом у Максимовых был зажиточный: муж на Ижоре в горячем цеху работал, жалованье хорошее получал. Павлина хозяйство вела и мальчишек воспитывала. Свой огород, две яблони и георгины. Георгины Паша знатные выращивала. Знаешь, такие огненные, огромные, как костёр. Ни у кого таких георгинов не было.

Шальной ветер, гулявший вдоль улицы, мешал вешать простыню, надувая её парусом. Мокрый конец хлопнул меня по лицу, я вытерла щёки и вдруг увидела худенькую девушку, скорее подростка, в потрёпанной одежде и неуклюжих ботинках, явно больше на несколько размеров. Одной рукой девушка держала спящую малышку со спутанными белыми волосёнками, а в другой небольшой чемоданчик, крест-накрест опоясанный верёвкой.

Девушка смущённо посмотрела на нас с тётей Пашей и протянула бумажку с адресом нашего барака:

— Скажите, я правильно пришла?

Она шептала, чтобы не разбудить ребёнка.

Я кивнула:

— Правильно. Вы к кому?

На лице девушки отразилась тревога.

— Я к Макаровым, — она запнулась, — к Павлине Никитичне. Она не съехала? Здесь живёт?

Мельком взглянув на тётю Пашу, я увидела, как её лицо побледнело добела.

* * *

Кабы знать, что счастье может однажды выпорхнуть из рук и не воротиться обратно, разве же так строила бы она жизнь? Долгие ночи без сна Павлина Никитична воспринимала как благо, потому что во сне к ней приходила незнакомая баба во вдовьем платке, усаживалась посреди комнаты и молчала. Ни муж, ни сыновья, во сне не являлись — всё пространство занимала чёрная баба. От чёрной бабы исходила тяжкая, нудящая тревога, заставляющая Павлинино сердце сжиматься в комок.

Чтобы прогнать бабу, Павлина чего только не перепробовала: и молитву читала, и соль перед порогом сыпала, и горящую лампу на столе оставляла — ничего не помогало. Стоило закрыть глаза, как баба возникала словно из воздуха.

— Ты, ты увела моих мужиков? — каждый раз силилась произнести Павлина, но вместо речи из рта вырывался глухой стон, похожий на звериный рык.

С трудом смахивая морок от чёрной бабы, Павлина вставала на колени и смотрела в лицо мужа и детей, оставшихся на единственной фотокарточке, уцелевшей после пожара. На карточке в деревянной рамке Павлина стояла за спиной мужа, положив руку ему на плечо, а трое мальчишек выстроились впереди отца, по росту, как солдатики.