Мир Жаботинского

Вероятность огромного роста численности восточных евреев в Эрец Исраэль очевидна. Но есть в этом еще один дополнительный аспект: рост численности восточных евреев поможет ивриту быстрее завоевать главенствующие позиции, даже если большинство этих евреев изначально и не владеют ивритом. Всем известный секрет: когда ворота в Эрец Исраэль распахнутся, мы должны будем повести решительную борьбу со всевозможными «еврейскими» языками, и с идишем в том числе. Сила идиша в северной части диаспоры в том, что он — язык всем понятный, «маме лошен» (родной язык) для огромного большинства, если не для нас самих. По мере же того, как в Страну будут прибывать восточные и йеменские евреи, этому доводу не останется места на берегах Иордана. Это должно быть хорошо ясно всем. Сам по себе жаргон мы одолеем при помощи средней школы за одно поколение. Опасен не сам жаргон, а идеология жаргона, и бороться с ней можно и нужно активно, помогая восточным евреям занимать ключевые позиции в нашем обществе. Должно стать правилом: ни одного учреждения без сефардских евреев! Чтобы везде и повсюду было так, что если жаргон начнет «качать права» и заявлять, что он «всем понятен» и он — «маме лошен», то всегда бы нашелся кто-то, кто бы наложил свое «вето».

^{«О мнении Национального профсоюза восточных евреев», «Херут» («Свобода», иврит), 25.10.1932.}

Жаботинский считал, что для окончательной и повсеместной победы иврита в Эрец Исраэль не следует жалеть ничего, никаких интеллектуальных усилий. В приводимом ниже отрывке он как бы подводит итог всему ранее сказанному и написанному об идише:

Недавно в Стране произошел инцидент, возможно, совершенно непонятный за границей: несколько молодых людей попробовали выпускать еженедельник на еврейско-ашкеназском диалекте и... вынуждены были отступиться. Если бы они настаивали на своем намерении, это привело бы к настоящим беспорядкам. Стоит хорошенько разъяснить людям, живущим в галуте, почему здесь это именно так и не может быть иначе.

Возможно, кто-нибудь, прочтя эти строки, решит, что автор из этих, из «жаргононенавистников». Отнюдь. Признаюсь: у автора нет никакой личной антипатии к еврейско-ашкеназскому диалекту. Может быть, это и нехорошо, но что поделаешь: эволюции или возникают сами по себе, или не возникают вовсе. Итак, мне симпатичен этот язык. Но есть категория, которая в глазах многих важнее любви и нелюбви: уважительное или неуважительное отношение. И здесь я неоднократно свидетельствовал о своем почтительном отношении к идишу.

Я изучал этот язык и ценю его грамматику, лексику — все, что хотите. Я отдаю должное его исторической ценности: как «средству от ассимиляции», так и самостоятельной ценности, присущей всякому языку. Я чту его богатую литературу. И ценю за то, что он — родной язык для миллионов евреев, признаю, что и он не лишен доли святости.

Но здесь, в Стране, народ решил возродить иврит. И это трудная, невероятно трудная задача. И мешать этому не должно ничто — даже самое рассвятое.

^{«Иврит в Израиле», «Хайнт», 13.6.1929.}

Индивидуализм

«Конкретная человеческая личность — вот вершина мира, ведь именно индивидуум был сотворен по образу и подобию Божию».

С самой молодости Жаботинский был приверженцем весьма своеобразной индивидуалистической теории общества, оригинальной и даже несколько вычурной, которую он потом углублял и разрабатывал в течение многих лет и даже надеялся построить когда-нибудь на ее фундаменте целостную философскую систему. Каково происхождение этой теории? Во всяком случае, он воспринял ее не от профессоров Римского университета, где учился. Те, разумеется, тоже оказали на него влияние, но в другом: в большинстве своем они придерживались марксистского мировоззрения, отдельным положением которого Жаботинский оставался верен долгие годы. Но его «индивидуализм без берегов» не оттуда. Как, впрочем, нельзя сказать, что он пришел к упомянутой концепции в результате чтения книг или специальной литературы. Создается впечатление, что теория эта изначально была присуща его натуре, бывшей одновременно и благородной и безудержной. Замечательно четко выражены взгляды Жаботинского в «Повести моих дней»: