Мир Жаботинского

Неправда, что вы испорченное поколение. Испорчены и прокляты времена, в которые вы живете. Но и в такие времена может вырасти благословенное поколение. Хороший солдат тот, кто умеет побеждать при самых невыгодных обстоятельствах, когда все восстает против. Но для этого нужно сильное поколение. А вы — слабы. Разница между сильным и слабым в том, что сильный умеет бороться за труднодостижимое, а слабый подбирает лишь то, что валяется у него под ногами. В этом ваша болезнь, и ей — мое «фу». Как угодно изощряйтесь, говорите о Японии или о Парагвае — смысл ваших речей не в уважении даже, а в страхе перед кулаком. Вы видите, что вам не по силам справиться с ним, вы сдаетесь и начинаете петь ему дифирамбы, называя кулак исторической неизбежностью, чуть ли не справедливостью. То, что происходит сегодня, вы принимаете за конец времен. Ничего, дескать, не поделаешь, мы испорченное поколение.

Жалкую крупицу, какие-то полтора десятка лет из многотысячелетнего опыта человечества вы возводите в абсолют. Вы полагаете, что последнее слово за злом, и — сдаетесь. Аплодируйте Ленину, Муссолини, даже Гитлеру, теоретизируйте, как хотите,— все ваши теории — страусиный страх перед силой.

И вы находите ей оправдание, благословляете ее на новые злодейства. Вы говорите: так, мол, и надо, можешь учредить «чрезвычайку» — валяй, можешь инквизицию — действуй, можешь преступать человеческие законы, собственные клятвы — преступай! Моим ответом на это может быть лишь презрительное междометие. Если вы действительно те, кем хотите казаться,— поденщики, которым ничего не надо, кроме сегодняшней миски похлебки, ищущие лишь места, где похлебка погуще,— тогда вы действительно испорченное поколение, тряпки, а не люди,— «фу»!

^{Там же.}

На вопрос молодого человека: «Так во что же верить, на что рассчитывать?» Жаботинский отвечал: а на что мог рассчитывать Герцль? На что рассчитывал он, восставая против всех, когда все, даже самые прогрессивные люди, попросту насмехались над его идеей еврейского государства? Герцля это не испугало. Жаботинский продолжал:

Рассчитывать ты должен только на себя. Не можешь — не достоин ты называться евреем, или гражданином, вообще — человеком. Если ты веришь во что-то — твоя вера единственно правильная, не может быть другой. И твоя вера — самая крепкая, самая могущественная держава на свете, могущественнее ее быть не может. И так же, как убежден ты, что ночь сменит рассвет, так же ты убежден, что вера твоя победит.

^{Там же.}

Либерализм

«Универсальная мечта человечества, сплетенная из милосердия, терпимости и веры в доброе начало человека».

Из всех «измов», потрясавших и волновавших мир в первые сорок лет двадцатого века, Жаботинский был наиболее увлечен «либерализмом», начавшимся еще в девятнадцатом веке. Эта приверженность, по свидетельству самого Жаботинского, сформировалась в период его политического созревания, в Италии:

В те дни, на пороге двадцатого века, Италия была приятным государством. Если бы мне понадобилось одним словом определить единую основу для всех течений политической мысли, соперничавших за популярность среди общественности, я бы выбрал устаревший термин, вызывавший тогда насмешку, а сейчас — презрение и отвращение молодежи Италии и всего мира: либерализм. Это широкое понятие, несколько туманное из-за своей многогранности: стремление к установлению порядка и справедливости без насилия, универсальная мечта человечества, сплетенная из милосердия, терпимости и веры в доброе начало человека. Тогда в общей атмосфере еще не ощущался столь явно, но уже появился первый признак культа «дисциплины», вылившийся впоследствии в фашизм.

^{Оригинал написан на иврите; в сб. «Автобиография».}

Жаботинский не пытался отрицать, что с усилением социалистических тенденций (влиянию которых он также был подвержен в период учебы в Италии) идея либерализма частично утратила свою популярность и ее «буржуазные» аспекты служили объектом критики и насмешек. Но при всей симпатии к революционной стихии, охватившей Россию в начале двадцатого века, Жаботинский не поддался модному тогда толкованию понятий либерализма и буржуазии как исключительно отрицательных: