Мирабо: Несвершившаяся судьба

В упрощенном представлении Неккера все это должно было стать естественным следствием созыва Генеральных штатов. Чтобы добиться этого созыва, в течение нескольких лет он лавировал, пытаясь найти выход из ямы бюджетного дефицита без применения радикальных мер, — а дальше депутаты решат все проблемы сами.

Неккер поостерегся сообщить королю о своем плане, поскольку тот вряд ли бы его поддержал. Однако он тайно раскрыл свой замысел своему самому близкому другу, маршалу де Кастру; тот план не одобрил и отказался войти в правительство. Маршал сделал попытку переубедить сюринтенданта финансов, но тщетно.

Мирабо и не подозревал, что взгляды премьер-министра столь близки его собственным. «Вот г-н Неккер и стал королем Франции», — написал он в сентябре 1788 года. Он проявлял явную антипатию к человеку, с которым боролся, ничего у него не просил и ушел в относительную оппозицию, защищая тех, кем Неккер счел необходимым пожертвовать, — в частности, Ламуаньона, падение которого последовало за отставкой Бриенна.

Прежде чем опубликовать закон о выборах, Неккер решил определить принципы, по которым будут созываться штаты: с этой целью он сначала посоветовался с парламентом, а затем собрал новую сессию ассамблеи нотаблей, бездействовавшей с мая 1787 года.

Несмотря на красноречивую оппозицию, возглавляемую Адрианом Дюпором, парламент утвердил те же избирательные законы, по которым выдвигались делегаты Генеральных штатов 1614 года: простое представительство третьего сословия, голосование по сословиям, обязательное условие для представителей духовенства обладать бенефицием, а для аристократов — вотчиной. Вернувшись к старому, парламент в одночасье утратил популярность.

Ассамблея нотаблей рассудила так же, как и парламент. Исключение составило отделение, возглавляемое графом Прованским, — оно с перевесом в один голос высказалось за двойное представительство третьего сословия.

Итак, Мирабо должен был любой ценой раздобыть себе вотчину; он уже отказался от мысли заменить отца и взять на себя управление землями, которыми тот обладал. Эльзас, очарованный взглядами Мирабо, предложил ему представительство, но когда дошло до дела, отошел в сторону. Тогда Мирабо фиктивно приобрел в Дофине — провинции, придерживавшейся самых передовых идей, — небольшую вотчину. Он был не в состоянии уплатить даже пошлину за вступление во владение. Требовалось представить 4800 ливров; не уплатив этой суммы в оговоренные сроки, он лишался своего приобретения. Чтобы этого избежать, он стал клянчить у всех подряд, попросил взаймы и у Лозена. Тот, сам сидя без денег, не мог выручить друга, но предложил себя в посредники перед министрами.

В очередной раз Мирабо пришлось умолять Монморена. Чтобы замаскировать истинную цель своего обращения, он сначала вручил ему записку, в которой излагал свои взгляды по поводу Генеральных штатов:

«Задумывается ли правительство о способах более не опасаться контроля со стороны Генеральных штатов или даже обратить их содействие к собственной пользе? Есть ли у него четкий и надежный план, который представителям нации останется лишь утвердить? Так вот, такой план есть у меня, господин граф. Он предполагает введение конституции, которая спасет нас от заговоров аристократии, от эксцессов демократии, от глубокой анархии, в которую погрузилась вместе с нами власть, желающая быть абсолютной. Сообщить его Вам? Хотели бы Вы показать его королю?»

Монморен не внял предложению или отделался подачкой — в любом случае он не понял значения взглядов Мирабо. «Без тайной помощи правительства я не смогу войти в Генеральные штаты», — признался Мирабо министру. Эти слова, которые спасли бы его, дойди они до ушей высшего человека, услышанные чиновником, обернулись против него самого.

«Теперь мне будут чинить козни, чтобы я не прошел в Генеральные штаты, — пророчески писал Мирабо Мовийону, — и подлость большинства представителей нашей провинции придет в совершенное согласие с отвратительными злоупотреблениями министра».

От отчаяния он умоляет Лозена, ставшего герцогом де Бироном, замолвить за него словечко перед Неккером.

Возможно, никогда сети финансовых неурядиц, в которых бился Мирабо, не были столь досадны. Он мог голодать, если нужно, но упустить шанс стать депутатом собрания, в котором он намеревался главенствовать, — это уже слишком.

«По воле рока, — писал он герцогу де Бирону, — мы, кто стоит больше их (министров), лишены важнейшей в этот момент силы — силы денег. Мы, господин герцог, войдем в Генеральные штаты любой ценой; мы возглавим их и свершим великое дело и будем наслаждаться великими радостями, которые стоят больше всех погремушек двора».

Денег любой ценой! Мирабо готов был пойти на воровство, лишь бы их раздобыть; он переживал ужасный кризис, в котором смешались любовь, честолюбие, желание, тоска и сладострастие, чувства и разум.