Мираж

— Это невозможно. Наши люди сегодня, наконец, прибыли, и мы не можем больше терять ни одного дня. Мы выезжаем завтра на рассвете, и у меня не будет свободной ни минуты. Выступление вроде нашего, с целым караваном, не может не привлечь к себе внимания, все жильцы гостиницы соберутся для проводов, весь Луксор сбежится; ведь это — событие для деревни.

Зинаида сдвинула назад капюшон, закрывавший ее голову. Луна ярко осветила ее лицо; оно было бледнее обычного, но на нем было почти торжество.

— Я знаю и не хочу видеть вас наедине, Рейнгард. Отец думает, что ваш отъезд означает для нас разлуку, а он, напротив, соединит нас, — сказала Зинаида.

Эрвальд посмотрел на нее с недоумением.

— Я не понимаю вас. Что вы собираетесь делать?

— Я все сделаю ради тебя! — страстно воскликнула она. — Запрещение отца не оторвет меня от тебя; ты найдешь меня достойной себя! Завтра утром я буду там и прощусь с тобой при всех; все узнают, что мы помолвлены, и ты заключишь меня в объятия, как свою невесту. Потом я пойду к отцу и скажу ему, что сделала; тогда он уже не разлучит нас. — Молодая девушка пылала торжеством и, увлеченная своим смелым планом, не замечала молчания Рейнгарда. Счастливая, победоносная улыбка играла на ее губах, и она продолжала несколько тише, но с горячим чувством: — Ты видишь, нам нет надобности так трусливо прятаться от посторонних глаз; если нас застанут здесь, то лишь узнают сегодня то, что будет известно завтра всем, и всякий признает за женихом и невестой право прогуляться вместе в последний вечер перед разлукой.

Рейнгард все еще молчал. Только теперь он спросил с расстановкой:

— А господин фон Осмар?

— Отец согласится, должен будет согласиться, когда я сделаю это; ему не останется ничего другого.

— О, да, он согласится, — сказал Эрвальд резко и с горечью, — но от всей души будет проклинать авантюриста, который был настолько ловок, что сумел в последнюю минуту завладеть своей жертвой. Неужели я должен напрашиваться на то, чтобы мне еще раз сказали это?

— Рейнгард!

— Нет, видит Бог, я этого не сделаю! Довольно с меня и одного раза!

Он порывисто отвернулся.

Зинаида утратила всякое мужество. Она ни минуты не сомневалась, что любимый ею человек встретит со страстным восторгом ее план, который непременно должен был привести к цели, и вдруг он так принял его! Опять ледяная рука сжала ее горячо бьющееся сердце.

— Ты думаешь лишь о том, что тебе нанесли оскорбление, — сказала она дрожащим голосом. — Неужели наша любовь ничего не значит для тебя в сравнении с этим? Я ведь отдаю тебе все, всю свою жизнь! Тебе мало этого?

Рейнгард обернулся. Он увидел страдание на ее прекрасном лице, горячие слезы в темных глазах и почувствовал жгучее раскаяние; он схватил руки молодой девушки и прижал их к губам.

— Прости! Я неблагодарен и не заслуживаю твоей любви! Я чувствую все величие жертвы, которую ты хочешь принести мне, но… не могу принять ее!

Зинаида вздрогнула. Ее глаза со смертельным испугом остановились на его лице.

— Ты хочешь, чтобы я, уехав теперь, оставил тебя одну вести борьбу, в которой я не буду в состоянии тебе помочь? Ты хочешь, чтобы я примирился с тем, что тебе будут ежедневно внушать позорные подозрения относительно меня, в то время как я буду далеко? А когда я вернусь… В этой экспедиции я могу сделать себе имя, приобрести положение, но богатства и дворянского герба я не добуду, а твой отец требует их от претендента на твою руку. Если мы и вынудим его теперь согласиться, я, как был, так и останусь для него авантюристом, наметившим себе жертвой богатую наследницу.

— Опять эти несчастные слова! — с отчаянием воскликнула Зинаида. — Неужели ты не можешь забыть их?

— Нет, — угрюмо ответил Эрвальд.

— Даже ради меня? Ведь отец не думал того, что говорил; он сказал это лишь для того, чтобы разлучить нас. Рейнгард, ради меня!

— Нет, Зинаида, я не могу.

— В таком случае ты не любишь меня! — воскликнула она вне себя. — Ты никогда не любил меня!

— Неужели я должен ради своей любви терпеть унижения? — спросил он жестким голосом. — Если бы я мог вырвать тебя из твоего окружения и взять с собой, я попробовал бы подвергнуть твою любовь испытанию; но ты знаешь, что это невозможно, а в дом твоего отца я не войду никогда, даже через много лет. Я ненавижу его, потому что он нанес мне оскорбление, за которое я не могу отомстить. Он — твой отец; вини его, а не меня; своими словами он вынес приговор нашей любви.

Зинаида невольно отшатнулась при этой вспышке безграничной ненависти, предметом которой был ее отец, до сих пор обожавший ее. Она видела, что любовь бессильна против этой ненависти, но чувствовала также, что истинная любовь говорила бы другим языком.