Мираж

Лёгкий прибой разбивался о скалы набережной. После каждого хлёсткого грохота волны слышалась дробь гальки, бьющей злой россыпью о бетон, нашёптывающей берегу какие-то морские тайны.

Они продолжили прогулку, тропинка вела вглубь садов, к степной окраине, и вдруг дальний-дальний, едва слышный, может быть, даже почудившийся голос:

Визьми мо-ое сердце-е,
Дай мени своё-ё...

   — Только знаешь, Лида, ради блага России я готов пожертвовать всем: и своей жизнью, и жизнью своей семьи, и даже детьми, если они у нас будут.

   — Я знаю, что ты такой, Александр, и люблю тебя такого.

Через годы, через пять или десять лет, на какой-то обычной парижской прогулке она вдруг сказала ему:

   — Если так случится, что мне останется жить лишь одно мгновение, то знаешь, что я вспомню в этот миг? Я вспомню тот вечер на юге, когда мы стояли на набережной и ты показывал мне звёзды.

1918. ДЕКАБРЬ

   — Кто же она всё-таки? — гадали только что получившие новые воинские звания штабс-капитаны Дымников и Макаров.

Они встретились в Иловайской, куда перевели батарею Дымникова, а Макаров прибыл с поручением генерала.

   — Я знаю только то, что и все: «дочь коллежского советника Лидия Давыдовна Кют, девица православного вероисповедания». Ведь он женился в Новороссийске, когда я перешёл в артиллерию.

   — Может, обыкновенная чухонская б..., которых в Питере кишмя кишит?

   — Если так, то была, а теперь — жена полковника.

   — Точно говоришь, Лео: жена и жена. И точка. Мне он помог в Новороссийске. Там один дотошный чинуша чуть было не поймал меня за руку, но твой полковник его точно на место поставил. Не доверяешь офицеру — скажи ему в лицо. Тут тебе или по харе, или на дуэль. Тот и затих. Хороший я там навар получил. Фунтами. С меня причитается. После кино. Потом в один дом пойдём.

На афише: «Французский киножурнал. Русский фильм «Отец Сергий» с Мозжухиным в главной роли. 1 сеанс для господ офицеров. 2 сеанс для господ унтер-офицеров и солдат. 3 сеанс для всех. Цена билета 2 рубля».

Сугробы, темень, огней мало, но возле электрокинотеатра — толпа.

В зале погасили свет, затрещал аппарат. Пыльно-голубой расширяющийся конус упёрся в мятую простыню экрана, тапёр ударил марш, на полотне задвигались неясные тёмные полосы, зрители закричали: «Сапожники!.. Рамку!..», и всё пришло в порядок. Леонтий понимал французские титры и переводил Макарову.

«Вагон, в котором был подписан в Компьенском лесу мирный договор[33] между Францией и Германией, выставлен для всеобщего обозрения».

Тапёр играл «Марсельезу». Возле длинного вагона человечки делали кукольные движения, улыбаясь, приветствуя, махая руками: «Вся Америка танцует новый модный танец «шимми». Под яростные ритмы очень раздетые девушки танцевали с мужчинами в элегантных костюмах.

«Юзеф Пилсудский[34] провозглашён начальником свободного Польского государства — Речи Посполитой. Его горячо приветствуют жители Варшавы».

Тапёр заиграл мажорную маршевую мелодию. Пилсудский, похожий на изображение Тараса Бульбы из какой-то книжки, шёл посреди улицы. По сторонам и сзади — свита военных и гражданских. Совсем рядом с ним — не более чем на полшага сзади — молодая женщина в манто и шляпке-каскетке, из-под которой огромными потоками струились светлые слегка вьющиеся волосы.

В зале несколько человек вдруг запели под мелодию тапёра:

Марш, марш, Домбровский,
Веди в край ваш польский...

На них зашикали, затопали, закричали.

На экране бесновалась восторженная толпа с двухцветными флагами. Женщина, идущая рядом с Пилсудским, улыбалась. Дымников словно чувствовал особенный запах упругих овалов этих щёк.

После французского киножурнала великий артист Мозжухин честно отстрадал за отца Сергия.

Когда фильм кончился, Дымников сказал Макарову, что должен забежать в батарею, проверить лошадей, и затем можно встретиться в кафе, а сам смешался с толпой унтеров и солдат и вновь оказался в кинозале.

Вновь посреди улицы, добродушно хмурясь, шёл начальник польского государства, а рядом с ним — она, Марыся, улыбающаяся Леонтию с экрана, зовущая куда-то к себе — в Варшаву, в Харьков, в любовь...

1919. АПРЕЛЬ

И опять они чувствовали, что он чужой — не только не генштабист, но и вообще другой. Не надо думать, как он что-то воспримет, как поступит. С ним просто — прикажешь, и он сделает. И даже теперь, произведя Кутепова в генерал-майоры, к нему продолжали относиться, как к бессловесному исполнителю. Назначили приказом командующим ещё не существующим 1-м армейским корпусом — его надо было создавать из остатков 2-го корпуса, который и корпусом нельзя назвать... и т. д.