Мираж

Матросы — чёрная смерть. По Невскому ходят группами с винтовками, револьверами, гитарами; метут клёшами грязный тротуар, поют: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там...» От них веет ужасом кровавых расправ. Командующего крепостью адмирала Вирена разорвали на части, офицеров жгли в топках, спускали под лёд, складывали гекатомбы[5] из офицерских трупов. Дымникову сразу стало ясно, что Кутепову здесь и до вагона не дали бы дойти.

Выло решено ехать через Москву. Кутепов, его младший брат Сергей и Дымников поздно вечером добрались до Московского вокзала и без всяких затруднений купили билеты. Полковник принципиально не стал менять форму на гражданскую одежду. Дымников же превратился в студента.

   — Я бы прямо сейчас поехал с вами, — сказал Сергей, — но жена, Маша. Надо сначала как-то её устроить.

   — Сейчас бы я тебя не взял, — сказал Кутепов. — В моём полку надо служить, а ты можешь только вольноопределающимся устроиться. Вот Борис — офицер. Его я в своё время возьму. Но здесь тебе оставаться тоже нельзя — матросики, не найдя меня, возьмут другого Кутепова. Попрошу Михаила Васильевича Алексеева[6], чтобы он произвёл тебя в прапорщики, у него есть такое право, и тогда сразу ко мне. Марью Васильевну подготовь к одинокой жизни жены прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка.

Попрощавшись с Сергеем, они вошли в ещё пустое купе.

   — Какой у вас маленький саквояж, Александр Павлович, — удивился Дымников.

   — У меня, поручик, ничего больше нет. Самое ценное ношу здесь, на груди: медальон с портретом покойной мамы. Я не застал её живой, а она ждала меня до последней минуты. Да... В саквояже — наган. Это тоже моё. Кроме этого, нет больше ничего. А теперь...

Кутепов не стал продолжать беседу и говорить, что он отца потерял в 8 лет, маму — в 14, а теперь, в 35, потерял и всё остальное, что было для него всей жизнью: Россию, Государя, армию. Если всего этого не удастся вернуть, то лучше умереть.

Сначала в купе появился высокий размашистый брюнет, представившийся коммерсантом Степаном Вячеславовичем. На его крупном лице с большим носом обнаружилось несомненное уважение к полковнику.

Следом вошёл невысокий белобрысый поручик с чистеньким дисциплинированным лицом и хитрыми глазками. Как положено, отдал честь полковнику и представился. Оказалось, что Павел Васильевич Макаров, возвращающийся на фронт из отпуска, и коммерсант знакомы, поэтому едва ли не сразу начались воспоминания. Коммерсант упомянул о каком-то деле, но поручику это было явно неприятно, и он прервал Степана Васильевича вопросом:

   — Теперь вы опять в Киев?

   — Нет. Решил обосноваться в Харькове. Живой город, и родственники есть. Прекрасная гостиница «Гранд-отель». Не бывали, господин полковник?

Кутепов отрицательно буркнул, не желая беседовать с коммерсантом.

   — Мой 134-й Феодосийский не в Харькове, а в Галиции. Наше дело сейчас порядок наводить в армии и в стране, — заказал он, сурово нахмурил брови и сжал мальчишеские пухлые губы, изображая серьёзные раздумья.

Естественно, заговорили о политике. Коммерсант твёрдо стоял за республику.

   —  Даже представить не могу, — говорил он, — чтобы, например, во Французской республике пришёл к власти Какой ничтожный человек, как наш бывший император...

Кутепов молча глядел на коммерсанта с тем же драчливым вызовом, с каким стрелял в Муравьёва на Литейном. Дымников, опасаясь ненужной вспышки, вяло возражал:

   — Но согласитесь, что твёрдая власть — это власть одного лица. А России нужна твёрдая власть — страна ещё не готова к республиканским свободам.

   — А вы знаете, где готовят к этим самым свободам? — ехидно парировал коммерсант. — Может быть, есть где-нибудь такой университет? Нет, уважаемый студент. Народ всегда готов к свободе. Говорить, что страна не готова к свободе — это, извините, то же самое, что объяснять 14-летнему влюблённому подростку, будто он ещё не готов к любовным отношениям.

Так и ехали под политические разговоры. Леонтий с грустью вспоминал прежние поезда с вагоном-рестораном, преферансом, одинокими дамами-попутчицами. Теперь же это не вагон, а глухой подвал, гремящий и движущийся куда-то в зловещую ночь. Из него не убежишь, когда загрохочут по коридору матросские ботинки. О том, что возможны обыски и проверка документов, проводник уже шепнул. На рассвете он разбудил выкриком: «Тве-ерь!.. Стоянка 10 минут!»

Кутепов, по-видимому, всю ночь не сомкнувший глаз, предложил выйти на перрон, где не было ничего, кроме торговок с мешками семечек. Прошли вдоль поезда и уже возвращались к своему вагону, когда впереди появились солдаты и матрос. Дымников мгновенно узнал в солдате того, зверски улыбавшегося, с Литейного. Он, указывая на Кутепова, что-то доказывал матросу, опоясанному патронной лентой.

«Тикать», — вспомнил Леонтий солдатское словечко, шарахнулся к своему вагону и услышал крик матроса: «Проверь у него документы, Клинцов!» К Кутепову подскочили двое с револьверами. Полковник вёл себя достойно.

   — У меня нет оружия, — сказал он, — и руки поднимать мне незачем. Я полагаю, сейчас ни у одного офицера нет оружия.