Мираж черной пустыни

Мона проследила, как мать выходит из расположенного за кухней сада, и подумала, не попросить ли ей кого-нибудь из мужчин на всякий случай отправиться в рощу. Но потом ей показалось, что, наверное, мама была права. С какой стати пленным бежать именно сюда? Скорее всего, они сейчас на полпути к горной цепи Абердар, что на западе, или же и вовсе пошли на север, в Эфиопию. К тому же Джеймс Дональд и Тим Хопкинс проводили поиски к северу от Наньяки, и Мона молила Бога, чтобы с ними все было в порядке. Она знала, что охотиться на людей много опаснее, чем на животных.

Тим занял в жизни Моны место погибшего брата. С того дня как Артура убили — это было семь лет назад, — они с Тимом, как могли, утешали друг друга, разговаривали о нем, стараясь сохранить в себе как можно больше добрых воспоминаний. Со временем Тим начал различать в Моне лучшие проявления натуры Артура и сам буквально заменил ей брата. Теперь их отношения можно было назвать нежной дружбой, и даже любвеобильная сестрица Тима, Эллис, убедившись в том, что эта привязанность носит исключительно платонический характер, одобрила их.

Когда началась война, бедняга Тим из кожи вон лез, чтобы записаться в добровольцы, но из-за больных легких не прошел медицинскую комиссию. Офицер, занимавшийся вербовкой рекрутов, заверил негодного к службе Тима, что тот может принести огромную пользу Кении, оставшись на ранчо в Рифт Вэлей, обеспечивая солдат продовольствием. В результате Тим и Эллис Хопкинсы — как и Джеймс Дональд в Килима Симба, и Мона Тривертон в Белладу — от войны только богатели.

Возвращаясь к разбросанной на столе кипе бумаг и мыслям о том, что ей предстоит сегодня сделать (надо что-то решать с гадюками, все ближе и ближе подбирающимися к загону для скота, с сорняками, растущими на картофельных грядках, и принципиальным нежеланием людей подчиняться ей в отсутствии отца), Мона взяла свежий номер «Ист Эфрикан Стандарт» и стала рассматривать фотографию на передовице.

Грейс отправилась в Найроби, чтобы представлять Тривертонов на церемонии принятия присяги Элиудом Мату, первым африканцем, выбранным в Законодательное собрание Кении. Это было знаменательным событием, не допустить которое старались очень многие: еще бы, африканец в правительстве! На снимке тетя Грейс сидела между губернатором и мистером Мату. В статье, которую иллюстрировал снимок, говорилось:

«…Также на церемонии присутствовала доктор Грейс Тривертон, известная среди местного населения под именем Ньята».

Да, так Грейс называли африканцы. Ньята на их языке значило «мать всех добродетелей и любви».

Мона потягивала горячий чай и думала о тете. Имя Грейс Тривертон стало в Кении легендарным и теперь планомерно завоевывало остальной мир. Седьмым изданием ее медицинского справочника «Когда ты должен быть врачом», с его ненавязчивым и искренним посвящением на первой странице «Джеймсу» пользовались солдаты на полях сражений. Моне казалось, что запас энергии предприимчивой тетушки буквально неисчерпаем. В свои пятьдесят четыре года она и не думала сбавлять обороты. Скорее наоборот, Грейс ураганом пронеслась по Восточной и Центральной Африке, распространяя новую вакцину от желтой лихорадки, предоставленную Фондом Рокфеллера, посещая клиники и госпитали, ухаживая за ранеными солдатами в Найроби и произнося речи в защиту дикой природы.

Теперь Мона уже не удивлялась, почему Грейс не вышла за Джеймса. Они долго это обсуждали, когда вернулись из Уганды семь лет назад. Но в конце концов обоим пришлось признать, что их возможный брак выглядел бы по меньшей мере нелогично. Каждый из них вел собственную жизнь, требующую от обоих полной отдачи. Грейс не могла переехать в Килима Симба, а Джеймс — в миссию: постоянные разъезды делали это невозможным. Видеться получалось бы редко, о детях не могло быть и речи, так что о свадьбе пришлось забыть.

И они остались просто хорошими друзьями, стараясь проводить вместе больше времени, а в праздники отправлялись на побережье. Грейс заводила свой старенький «форд» и ехала в Килима Симба на пару дней. В общем, они были счастливы, и этот небольшой гражданский договор казался идеальным решением.

Три письма были из-за границы. Первое — от тети Моны, Эдит, из Белла Хилл.

С тех пор как дядя Гарольд погиб при попадании немецкой бомбы в мужской клуб в Лондоне, а кузина Моны, Шарлотта, «записалась в медсестры» и отправилась на Тихий океан воевать с японцами, тетя Эдит осталась в Белла Хилл совсем одна, если не считать семьдесят восемь детей, эвакуированных из Лондона. Тетя писала: