Миражи советского. Очерки современного кино

Каннский зал встретил картину сдержанными, но отнюдь не короткими аплодисментами. Возмущались в основном россияне: дескать, автор обещал, что сделает нечто противоположное всей советской и постсоветской традиции военного кино, а сам снял обычную драму на заданную тему, да еще и с литературистыми диалогами.

В самом деле, быковский язык сегодня звучит и архаично, и условно, но как раз это отделяет «В тумане» от многих фильмов-предшественников. Перед нами почти театральная пьеса о трех персонажах — в поисках автора или в ожидании Годо.

У каждого своя цель не только в жизни, но и в этой конкретной ситуации: бессюжетность монотонного похода троих обессиленных и заблудившихся людей через лес компенсируется подробными флешбэками.

Буров (Влад Абашин) сам взорвал грузовик, реквизированный немцами, и сбежал к партизанам: он ищет справедливости, но не уверен в путях ее достижения. Как формулирует его мать, «дураком ты был, дураком и остался». Войтик (Сергей Колесов), напротив, не столь принципиален, хотя не лишен житейской смекалки: мы видим, как ему удается сбежать от полицаев, сдав им с потрохами своих поставщиков-доброхотов.

С Сущеней всё проще. Он действительно никого не выдавал, хотя и в диверсии не участвовал. Он не виноват ни перед кем.

Фильмы русских режиссеров часто выпадают из общей фестивальной конъюнктуры, стоят особняком. Однако в эклектичных Каннах-2012 «В тумане» имеет двойника — новую картину датчанина Томаса Винтерберга «Охота», часть действия которой тоже происходит в лесу, где звучат выстрелы. Главная параллель, впрочем, не в этом: «Охота» тоже фильм о невиновном, в чьей вине уверены все окружающие, включая самых близких.

Симпатичного сотрудника детсада несправедливо подозревают в развращении малолетних. Обескураженный абсурдностью обвинения, он толком не пытается защищаться — и оказывается парией, отщепенцем, которого не может реабилитировать никакой вердикт суда. Даже цивилизованные современные европейцы рады отбросить политкорректность и включиться в коллективную охоту на ведьм. Что уж говорить об изнуренных голодом и войной белорусах.

Хотя ведь речь, честно говоря, не о них, а о нас. «В тумане» — пугающе современное кино при всей приглушенности красок и тщательности исторического антуража.

Интеллектуал Лозница из числа тех, кто постоянно поверяет гармонию (а чаще дисгармонию) алгеброй, за что регулярно получает упреки. «В тумане» тоже математически рассчитанное кино. Но самое важное в этой формуле остается иррациональным, непостижимым. Зачем оставаться верным себе и упрямо отказываться от компромисса со злом, если за это не получишь даже посмертной награды, если знать об отказе будешь лишь ты сам? Углубляясь в лес, всё дальше от человеческих законов и установлений, двое с винтовками не могут дать ответа, а потому и поверить. Уж слишком простой кажется разгадка этого ребуса: дюжий бородатый парень с прозрачным взглядом и косноязычной речью, чей моральный кодекс сформулирован односложным «не могу».

Последний рубеж сопротивления злу Лозница обозначает предельно четко — внутренняя ответственность перед собой, а не Богом, государством или социумом.

Молодой белорусский артист Владимир Свирский, выпускник мастерской Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова в ГИТИСе, в роли Сущени демонстрирует нарочитую двумерность: это идеальный и именно потому недостоверный для окружающих человек, для которого не существует внутренних противоречий. Отсюда его впечатляющая сила, зеркально отображающая силу духа: в какой-то момент он буквально несет на себе своих палачей. Прекрасные актеры заняты в ролях эпизодических, едва заметных, и если перформанс Влада Иванова в фуражке и мундире офицера SD или Юлии Пересильд в качестве жены Сущени еще заслуживают серьезного разбора, то явление Надежды Маркиной (мать Бурова) или Михаила Евланова с Борисом Каморзиным (пара полицаев) — уже своеобразные знаки, кивки в сторону, а не полноценные работы.

Но традиционной психологической игры тут и не требуется: место инженерии человеческих душ занимает этика — которая, по Лознице, и есть высшая математика.

Следующую картину Сергей Лозница собирается снимать про Бабий Яр[4].

Что мы видим, когда смотрим кино о Холокосте

В январе 2017-го широкую дискуссию в иностранных СМИ вызвал провокационный проект израильского сатирика Шахака Шапиры Yolocaust. Автор находил в открытых источниках жизнерадостные сел фи, сделанные во время посещения мемориала жертвам Холокоста в Берлине (он напоминает огромное кладбище с тысячами безымянных могил), и перемещал героев фотографий в реальные декорации лагерей смерти. Симпатичный юноша подмигивает в камеру, а сзади — истощенные тела приговоренных к газовой камере: как вам такое? Одни были в восторге от радикализма Шапиры, показавшего безмозглому молодому поколению, что почем. Другие возмущались: любой памятник — элемент городского ландшафта, а в фотографии ничего предосудительного нет, это же не граффити.