Мириад островов

— Милая моя. Пока ехали сюда — ты забыла, что это ссылка. Нас не разлучают, но… отнесись с пониманием к тому, что ты несвободна в желаниях. То не кара — необходимость. Иначе тебя, кстати, просто не обучить здешним искусствам. Разумеется, мы будем видеться, и даже часто, но спать и вкушать вечернюю трапезу ты будешь в одиночестве.

«Вкушать, ну да. Кара. Что за слова замшелые! Кажется, здешняя архаическая обстановка нехило действует на серое вещество».

— Орри, но мы ведь супруги.

— Никто не отнимает у нас любовных свиданий. Однако ночь — время для сна и отдыха, который тебе необходим. А теперь иди почивай.

— Где я тебя найду?

— Пока у Тхеадатхи. Или скорее — его у меня.

На следующее утро их вызвали бодрым постукиванием в дубовую деревяшку косяка, собрали в умывальной комнате с длинным корытом, несколькими рукомоями над ним и щёлоком вместо мыла, налитым в чашку, и строем повели в трапезную. Стульев не наличествовало и здесь — впрочем, все, кроме Галины, получив свою порцию бурды, садились на корточки. Кормили здесь довольно скудной затирухой из круп — не кисла, не сладка, а нечто посерёдке. Хлебать приходилось через край, заедать вонючим козьим сыром, зажатым в руке, — отчего рутенка с некоторой надеждой вспомнила про одинокий ужин и столовый прибор, что Орихалхо у неё отобрала, — а позже как-то между делом вернула.

После завтрака новобранцев подняли с пола и всей толпой повели к учителям.

Это был зал — не такой огромный, как вестибюль крепости. Только вот, в отличие от прочих помещений, его создала не тьма, но «свет, что струился из крошечного отверстия далеко вверху, переливался по каменным сосулькам внутри купола и рушился наземь изобилием струнных колонн». Снова Галине вспомнилась цитата из Армана Шпинеля — нет, надо точно с этим завязывать, подумаешь, сталактиты и сталагмиты. Чужие красивости не должны застить той картинки, которую видят твои глаза.

А видят они обоих братьев, придавивших своим изысканным задом тугую кожаную подушку. Не таких парадных с виду, как при встрече, и несколько более похожих на реальных туарегов, хотя каждый из обоих приспустил своё головное покрывало, так называемый лисам, до подбородка. Чтобы не препятствовал говорить чужие слова, мешая их со своими собственными.

— Как говорят в Сконде, нам вручают шмат мягкой глины, дабы мы поместили её на гончарный круг и поставили в печь для обжига, — произнёс Шахин. — Чьи именно будут руки и какой огонь — нас обыкновенно не спрашивают. Может статься, наши, может — иные. Всегда — руки и персты судьбы. Мы в наших крепостях говорим ещё и так: путь каждого ученика устлан розами, однако у роз всегда бывают шипы и не так часто — сладкий аромат. Придя к нам, вы согласились на тернии и пламя.

Мягкий согласный ропот наполнил всё пространство впереди, позади и по бокам рутенки.

— Это ещё не всё. Видел я, как взирали все вы на стены крепости. Со страхом и благоговением. И думали: отчего бы этим камням не обрушиться однажды нам на головы, этой раковине — сжать наши кости подобно точилу виноградному?

— Думали, но успокоили себя, — подал реплику Рауди.

— Верно. Успокоили — по знанию или незнанию?

Голоса замолкли, почуяв будущую науку.

— Я хочу, чтобы один из вас худо-бедно ответил. Мы тут не смеёмся над глупостями — все вы пока глупы одинаково.

— Я отвечу, — внезапно для себя Галина привстала с пола и тотчас шлёпнулась назад. Ничего: здесь вроде как не принято вставать во фрунт.

— Говори.

— Время… Время губит вещи и жизни. Человек существует во времени линейно: он родится, живёт и как следствие этого умирает. Природа и мир, как считали наши древние, существуют циклично, по кругу. Родятся, умирают и снова возвращаются к началу. Это как дороги…

Галина помедлила — ей вспомнилась та давно рассказанная притча о путях, что сами себя держат и создаются как бы самой землёй, которая подсказывает твёрдые и безопасные места. Но не упоминать же слова Орихалхо сейчас!

— Крепости сотворены человеком, — продолжила она, — но также и природны, потому что сложены из натурального, природного материала.

— Ты думаешь верно, Ал-Алексийа, только двигаешься медленно и ощупью. Что держит эту материю? Напомнить тебе ваши старинные поверья? — спросил Шахин.

— Чтобы стены стояли, в изножье замуровывают человека. Живого, — с трудом произнесла Галина, изумившись, до чего ровно тёк её голос. — Можно и зверя. Но всё равно — это варварство.

— Верно. И какой прок камню, если в него влить нашу бренность и краткосрочность? — подхватил младший из братьев.

— Нужно… приобщение к вечному в живущем? — сказала Галина. — Не в звере тогда — в человеке. У животных нет души.

— Как то есть нет? Отдельной и бессмертной — нет, возможно, — возразил Армени. — Простите, старшие братья, я помню наши обсуждения.

— Кажется, они и в самом деле не годятся. Нельзя отдавать на заклание друзей, — почти перебила его девушка. — Так? Нельзя распоряжаться теми, кто тебе не принадлежит.

— Ну? Что ты замолкла? — мягко поощрил девушку Хайсам. — Слово — не дело. Или пока — не дело.