Мириад островов

— Я и наряды свои разберу, и драгоценности. Отец вроде понимал, что из них здесь больших денег стоит. Конечно, это еще продать надо или переделать…

— Не тревожься. Доверься нашему благоразумию.

«И своей дикой интуиции».

Галина пошла к себе утешенная и не сходя с места наказала себе уже на ночь глядя разобраться с содержанием сундуков. Все равно ведь не спится. Орихалхо хранил их в «скарбнице» — не там, где отыскалась лютня, а в чистой каморе для клади путешественников.

…Парча и бархат. Муслин и батист. Кованое кружево и золотое низанье. Нагрудники и пояса, густо расшитые драгоценными камнями. Меха морского и горного зверя — какой-то особенной выделки, ни гнили, ни заломов. Пудовые ожерелья и связки колец. Сапоги из кожи прочнейшей выделки. Всё неношеное, не надёванное ни разу. Пусть.

«Собственно, не растратят же монашки это всё сразу».

Посоветовавшись, они решили разделить имущество на три кучи. Первое — то, что уж точно пойдёт как дар, в обмен на жеребца и всякие мелочи вроде вьючного и верховых сёдел, перемётных сум и кой-какой небьющейся утвари. Второе — неприкосновенный запас. Третье — звонкую монету, носильные вещи и то, что разумно взять для быстрого обмена.

Из своих не очень внятных похождений вернулся Барбе и с азартом взялся помогать, так что к часу ночи они опустошили все ёмкости и стали закладывать их обратно в ином порядке.

Отцов суконный плащ с куньей выпушкой, что Галина так и перекладывала с места на место, показался ей уж слишком тяжёлым.

Она развернула свёрток. Там обнаружился небольшой узкий футляр с боковыми защёлками петлями и щелью откуда виднелось нечто вроде малого яблока. С трудом вытянула за навершие — и замерла.

Короткий узкий кинжал из чего-то, подобного старой желтоватой кости, но с прожилками янтарного цвета. Рукоять, похоже, составляет одно целое с клинком и украшена под самым яблоком двумя овальными кабошонами: молоко и переливы рыжего пламени. В руку ложится как влитая. Лезвие на вид будет поострее стального — она чуть коснулась и отдёрнула с каплей на месте тонкого разреза.

— Старый нефрит и опалы, — сказал Орихалхо словно издалека. — Ритуальный басселард. Гарды ему не требуется.

— Надо же — мягкую рухлядь наша госпожа расшвыривает как лохмотья, самоцветы — как бросовую породу. А перед красивой смертью стала как заворожённая, — ответил Барбе.

— Ты мне читал рутенскую «Илиаду» — испытание юного Ахилла. Как его выделили среди девушек, — ответил Орихалхо. — Я ведь говорил тебе о сэнье, кто она?

Галина вбросила кинжал в диковидные ножны. Странно — оттуда идёт словно против шерсти, туда скользит как по маслу.

— Вот как, значит. Признавайтесь, кто подложил. Раньше этого футляра не было.

— Может быть, ты просто не заметила? — спросил Барбе. — Хотя вон Орри жаждет отыскать тебе оружие, близкое по духу.

— Не я. — Орихалхо выразительно пожал плечами. — Не в моём обычае подменять судьбу произволом.

Взгляды их встретились. Как два клинка — таких, что перед ней.

— Но не монахини же. Или? Да ладно, я не против. Может быть, и отец в своё время запрятал.

«Или Барбе — в самом начале путешествия втроём. Он не подтвердил и не стал отрицать, если ты, дорогуша, не заметила».

Потом все трое уложили ненужное, запечатали воском на шнурах и сделали пометки. Галина приказала обоим паладинам расходиться по кроватям — утро вечера мудренее, подсёдлывать коней и паковаться можно и с рассветом. И да, раз такое дело — басселард этот уложу в саквояж поверх пожитков. Красив очень: вертеть в руках, любоваться можно без конца.

Ополоснулась, переоделась в ночное, выгнав обоих за арку. Улеглась. И сразу погрузилась в сонное двухголосие:

«Посмотрим, захочет ли наш актор и далее странствовать с нами. Возможно, что да: из-за находки. Любит задавать и разгадывать ребусы. Ты возражаешь против такого, сэнья Гали? Отчего ж нет, пусть будет при деле. Непонятен — но вовсе не значит, что враг. Не тем вовсе от него пахнет. А с Орри теперь так легко и просто общаться не получится».

И заснула под тихое бряцанье лютни в соседней комнате и слова, что ложились на прихотливую мелодию так же точно, как яблоко из старого нефрита — в её руку:

Мрачная музыка расцвела на ладонях узких моих,
Я бросаю её в тебя, как в противника — меткий стих.

Эта музыка — что огонь, а стихи — для неё стрела,

Я, любовь свою погубя, всё ж тебя ей спалю дотла!

Вот на пальце, грея ладонь, загорелся туманный опал,

Тьму в осколки дробя, огневым арлекином стал!

Авантюра пятая