Мириад островов

Галина без особого труда вызволила кисти из захвата обоих стражников, мизинцем подсунула под чепец русую прядь.

— Могу поинтересоваться, что за криминал за мной числится?

— Будет числиться, — поправляет младший.

Голоса едва ли не почтительны, на лицах — снова: почти что любезное выражение.

— Зайдём с другой стороны. В чём вы хотите, чтобы я призналась?

Теперь все трое поднимают глаза от расстеленных перед ними бумажных простыней.

— Вы это узнаете немедля. После того мы можем сходно побеседовать и с вами — опять же если сэнии будет угодно.

Кивнул. Один из мужиков снова подцепил девушку за локти, поволок за штору, перегораживающую угол от пола до потолка. Усадил на кресло против узкой щели, сноровисто — не успела опомниться — приторочил к спинке и подлокотникам упругой шёлковой лентой. Другой такой, но покороче, замотал рот.

— Сэния порывиста и своевольна, — объяснил тихо. — Никак нельзя, чтоб она рвалась на сцену и пыталась восклицать. Это мешает следствию. Я попробую объяснить ей непонятное, угадать вопросы.

«Каков интеллигент от сохи. Или от меча с оралом».

— Вот. Нас не слышно и не видно снаружи, но вам внутри будет доступно и то, и другое. Такое свойство шкур ба-фарха. О вашем присутствии догадаются, но точно знать и отвлекаться не будут. Ясно? Нет, сэнья может не кивать, только прикрыть веки.

«Отпускают и снова цапают. Играют на кошкин образ… Чёрт, Галька, да собери мозги в кучку, наконец!»

Теперь в комнату вошли ещё двое в светлом, один в широкополой шляпе за спиной. Как крылья чёрного ангела в стоячем зеркале.

«Форма. Чёрт! Здешняя монашеская форма».

— Кто из вас двоих утверждает свою правду о женщине Гали Рутенке, пребывающей под укором? — спросил судья.

— Я, — ответил Барбе.

— Не мэса Орихалхо, что здесь тоже присутствует?

— Даю отвод. Орихалхо — известная ищейка Готии, доверенное лицо самого Мариньи. Причём настолько самоуверенное, что не даёт себе труда особо скрываться. Конечно, мы с Готией обмениваемся соглядатаями, но все-таки… Братьям нет смысла доверять тому, что исходит от этой персоны.

Морянин сделал резкий жест, как бы возражая. Но, может быть, то колыхнулся перед ней занавес, туманя видимость.

— Хорошо, пусть удалится. Мы поговорим с мэсой Орри позднее и более дружески. Брат, тебе известен ритуал утверждения?

— Безусловно.

Шёпот в ухо:

— Вам надо разъяснить, сэ-эниа? Во всех землях Запада простых очевидцев и тем более свидетельствующих в пользу не подвергают испытанию. Сопоставляют данные, предпочитая те, что исходят от лиц с заведомо хорошей репутацией. Но любой свидетель во вред самим фактом своего доноса ставит себя на одну ступень с тем, на кого возводит обвинение.

— Сейчас? — тем временем спрашивает Барбе, снимая и отбрасывая сомбреро на пол.

— Разумеется.

Снова торопливый шёпот:

— Естественно, так виновный может остаться без порицания, преступник — безнаказанным, но это лишь на первый взгляд. Уж поверьте.

К сомбреро летит расшитая блуза, тонкие сильные пальцы медлят на завязке шаровар.

— Я отвернусь к стене, вы разрешаете? При людях неловко.

«Знает обо мне. Или чувствует».

Кожа далеко не такая молочно-бледная, как раньше, — успел загореть от привольной лесной жизни.

За спину Барбе тем временем протягивают кожаный пояс сложного кроя — узким мысом вклинивается в ягодицы, спереди надёжно прикрывает срам.

Берёт в руки, расправляет, застёгивает ремень на чреслах, поворачивается лицом:

— Я готов. Ваш человек тоже, мой генерал?

Тот из провожатых Галины, что снаружи, кивает. Судья — генерал ордена, что ли? По крайней мере, это он отвечает:

— Твоё право один раз выбрать. Продолжительность?

— Пока не раскроюсь всецело.

— В этом нет ничего сверх общего закона. Опустим. Теперь поза: лёжа, стоя, на коленях?

— На коленях.

— Даю отвод. Только лёжа. Какое из дозволенных орудий — бич, плеть, розга, трость, хлыст?

— Трость.

Судья кивает:

— Позволяю совершить.

Шёпот позади Галины:

— Лежмя — самое безопасное, да и пояс не даст перешибить хребет или там копчик. Не весьма гибкая трость — самое тяжкое, но и самое точное. Когда человек не лжёт или не кривит душой, считается, ему даже не больно.

«Вот как? Считается?»

Экзекутор — тот самый второй стражник — вынимает откуда-то гладкую палку длиной с метр, слегка гнёт в руках, хлопает себя по мясистой ладони. Выражает лёгкое недовольство, меняет на другую, потоньше.

Барбе тем временем собирает волосы в узел, ложится на выдвинутую палачом скамью, потягивается всем телом, как бы расправляя затекшие мышцы, вдевает руки в специальные петли:

— Спрашивайте, отцы.

— Сначала для разминки. Имя?

— Барбе Дарвильи Брендансон.

Удар. Розоватый след на смугловатой коже.

— Ремесло?

— Клирик. Знаток Писаний. Актор.

Снова удар. По виду никак не более хлёсткий, но Барбе слегка морщится.

— Смирение тебе не к лицу. Говори полностью.

— Доверенный лейтенант братства Езу. Эмиссар-мобиль по связям в пределах вод и земель Востока и Запада.

Удар.

— Верно. Дальше. Твои руки были полностью развязаны во имя нашего последнего дела?

— Да.

Удар. Тонкая алая полоска. Барбе морщится сильней прежнего.

— Зачем ты защищаешь лутенского сьёра, брат?