Мирянин

Быть может, кто-то из внимающих моему рассказу не до конца сумел понять, каким образом человек, подобный Юрию Петровичу Талдыкину, то есть вполне самостоятельный и с акульими зубами разбитной парвеню и толстокожий хам, вдруг подпал под мою власть и беспрекословно исполняет чужую волю. Это легко представить, если каждый мысленно поставит себя на место Юрасика и вообразит его несчастья обрушившимися на свою голову. Талдыкин понимал, что я не сдам его полиции, да и поздно уже, доказать ничего нельзя. Так что об угрозах с моей стороны он даже не помышлял. И не нужны были угрозы. Не стоит забывать, что я единственный знал его позорную тайну, и другую, страшную, знал тоже я один. Чувство стыда и вдобавок к нему угрызения совести от невольного и, главное, бессмысленного преступления всегда сильнее чувства примитивного страха перед наказанием. И это облегчило мне задачу. Человек, которого вы застали без штанов в неподходящий момент, скорее окажется в ваших руках, чем если бы вы грозили ему пистолетом. Юрасик хотел казаться достойным в моих глазах, чтобы смыть с себя грязное пятно, ибо это была грязь такого сорта, чей вид омерзителен даже домашнему кабану, который привык в ней валяться. Я был для него в некотором роде действительно святым, и Талдыкин не то чтобы стремился мне подражать, на это его сущности никогда бы не хватило, но считал, что помочь ему и понять его могу только я один. Ему хотелось, чтобы кто-то, вроде меня, пришел и протянул ему руку, поднял из грязи и сказал: «Ничего страшного! Я помогу тебе отмыться! Все будет хорошо, только следуй за мной!» И вот я пришел, и Талдыкину ничего не оставалось, кроме как следовать в послушании.

Мне кажется теперь, Юрасик тогда потому нарочно старательно и бесстрашно исполнял свою роль, что жаждал скорейшего очищения и чтобы все как можно быстрее закончилось. И он хватил через край. К чему это привело? А вот послушайте. По порядку и с того места, где я остановился.

Итак, Юрасик предстал пред нами троими. Пышущий решительностью и полный вдохновения пополам с алкогольными парами. Тоже в нарядном костюме, серо-розовом в тонкую полоску, при залихватском галстуке – чистый маскарад, да и только. Будто подвыпивший карбонарий, вопреки логике победивший австрийских угнетателей. Левый борт его свежепошитого пиджака слегка оттопыривался. И я хорошо знал, отчего. Не успел я даже толком приготовиться к ожидаемому представлению и дать сигнал к атаке хотя бы одним красноречивым взглядом, как Юрасика понесло с места в карьер.

– Привет всем. А тебе, Антон Сергеевич, отдельное «здрасьте», – тоном конферансье заговорил Талдыкин.

– С чего это ты, будто скоморох? – поморщился Ливадин и, обращаясь ко всем, сказал: – Пойдемте лучше ужинать, нечего на пороге стоять.

– Нет, ты погоди, Антон Сергеевич. Ты погоди. – Юрасик схватил Ливадина за штанину и потянул к себе: – Я тебе сказать должен, угадай что?

– Да прекрати ты шутовство, Юрий Петрович, – оттолкнул Ливадин его руку, отцепил от своих штанов прочь. Однако дальше не пошел, остановился: – Откуда только ты взялся на мою голову? Ну, говори, чего хотел, и пойдем, я голодный.

– И я голодный. Но это ничего, подождет. – Тут Юрасик набрал полную грудь воздуху, как оперный певец перед ответственной арией, и бухнул по вражеским кораблям: – Я Наташу люблю!

– Чего? – только и нашелся Ливадин. (Я впервые в жизни убедился на собственном опыте, что выражение «глаза по восемь копеек» – не пустые слова.)

– Я люблю Наташу! Твою Наташу люблю! Вот дурак. Ты что, глухой, что ли, Антон Сергеевич? – входя в раж, с истеричным смехом выкрикнул Юрасик.

Не знаю, как уж так вышло, а может, и Фидель постарался, но вокруг нас не было ни души. Конечно, центральный ресторан отеля «Савой» не то место, где царит оживленное движение, но однако же время стояло вечернее, когда голодный и богатый люд стремится к самой главной за день трапезе – наполнить желудки и себя показать. А вот не было никого, одни мы стояли в маленьком зальчике, и ни души не прошествовало мимо, только слегка из-за гобеленовой драпировки выглядывали любопытное лицо и краешек манишки официанта. Я захлопал глазами – так мне показалось, что лукавый официант сильно смахивает на помощника Фиделя, но тут же отогнал шальную мысль: откуда Салазар – и вдруг официант? Но вокруг меня уже разгорались в полную силу события.

– Ты что тут смеешь? Ты, ушлепок ползучий! Ты как сказал? – Тошка задыхался, не мог связать нужные слова, карие его глаза потемнели до черноты. (Я испугался, что Ливадина вот-вот хватит разрыв сердца или апоплексический удар.)

– Уж сразу и обзываться! Где же ваше воспитание, блин, Антон, е-мое, Сергеевич? – Юрасик перестал глумиться и, было видно, разозлился на Ливадина. Он все дальше входил в роль, и его несло: – А что такого? Имею право. Хочу – люблю, хочу – нет. И кого хочу. Сейчас у нас наблюдается отсутствие крепостного строя. Ты мне спасибо скажи, что я честь по чести все говорю, а не за спиной, как некоторые, которые уморят лучшего друга, а потом смотрят невинно.