Мирянин

Всякий раз получал он с моей стороны от ворот поворот, не злобно, но выглядел при этом глупо и смешно и не мог понять, отчего так происходит. А я имел дело в своей профессиональной сфере с каверзной студенческой ордой, острословной и падкой до обидных розыгрышей, и уж Юрасины выходки на этом фоне смотрелись довольно жалко. Друзья мои не вмешивались в наши с ним конфликты, понимали, что с этим петухом в страусовых перьях я справлюсь и сам, и даже, пожалуй, несколько радовались, что Юрасю ставил на место человек, которому нечего было с ним делить. Для самоутверждения Талдыкин всякий раз пытался всучить мне деньги и тем купить, но денег оказывалось недостаточно, от него требовали как бы чего-то иного, а ничего, кроме денег, у Юраси за душой не было, и это приводило его в замешательство. Хотя, на самом деле, я абсолютно не представлял для него ни малейшего интереса, ни в прошлом, ни в настоящем, ни тем более в будущем времени. И поэтому он особенно тщился одержать надо мной верх. В этом Юрася был сродни любителю-альпинисту, штурмующему горную вершину. И опасно, и с собой высоту не унесешь, и денег не прибавится, только расход, но вот же зудит в одном месте.

Кое в чем, однако, Талдыкин смог меня зацепить. Именно по глупости своей, не разобрав, где черт, а где его кочерга. А случилось так из-за моего прозвища. Да и не прозвища даже – просто словечка, означающего как бы атрибут, прилагаемый к человеку близкими его. Так, например, про кого-то родные и друзья-приятели скажут «неряха», или «тормоз», или, наоборот, «шило в заднице», отмечая некое качество человека сообразно частным сторонам его натуры. Вот и ко мне, с не так уж и давних времен, прилепилась эта отметина. «Святой». К религиозному культу слово это совсем не имело отношения. Как и к праведному образу жизни. Напротив, я, ваш покорный слуга, Алексей Львович Равенский, и выпивал по случаю, и курил табак, хоть и умеренно, и женщин не избегал. Хотя последние, отмечу, справедливости ради, не сильно обращали на меня внимание, а если и обращали, то серьезных планов не строили. Отчего так, об этом тоже здесь, но позже.

Святой – для Ники и Антона означало: избегший соблазнов нового времени сего. Не уклонившийся с пути, не преступивший через мечту, не разменявший таланта на злато. Плывущий не в потоке вместе со всеми, а как бы сквозь него, и оттого обретший подлинный смысл жизни. А мне было не лестно, – напротив, раздражало, да ведь я понимал, что протестовать бесполезно. Раз уж прилепилось, теперь не отдерешь. Хотя, если на то пошло, на поводу у себя идти всегда легче и приятней, чем себе же наперекор делать то, что считаешь должным из-за принуждающих извне обстоятельств.

А Юрася великим умом своим порешил, что это прозвище обидное и дано в насмешку, да так его и поминал при мне. И радостно было ему видеть, как я при этом морщусь непритворно.

И вот теперь Юрасю подозревают, пока не более того, в причастности к убийству друга моего Ники Пряничникова, русского бизнесмена средней руки. С сегодняшнего дня и по моей вине. Тут возникает вопрос. А почему только с сегодняшнего? Фидель ведет это расследование уже третьи сутки, и всех нас допросил уже раза два по кругу и вразброс. И значит, не только я, но и Антон, и Наташа, и даже Олеся ничего не сказали ему о компаньоне убитого. Что Юрася промолчал, это понятно. Вика, та, положим, ничего не знала, – случайная подружка на один сезон. Значит, мои друзья, как и я сам до нынешнего дня, полагали фигуру Юраси в этом происшествии второстепенной, могущей лишь увести следствие не в ту совсем сторону. А может, не желали, чтобы чужеземная полиция вторгалась в наши приватные отношения. А это уже было глупо и недальновидно. Потому что от российского консульства подмоги пока вышло чуть. Прислали к нам помощника старшего дворника, средних лет язвенника-неудачника, некоего господина Кичкина, из тех, что вечно всем недовольны и строят из себя персону, а делать дело почитают за излишний труд. Кичкин поначалу попробовал себя на роль переводчика для полиции, но ему надоело очень скоро, и он перевесил эту обязанность на местного агента нашей турфирмы Марианну, как на человека независимого и незаинтересованного. А сам Кичкин еще покрутился немного, вынюхивая, не перепадет ли что ему частным образом. Но Ливадин ничего ему не дал, потому что никакого проку в господине Кичкине не увидел, а Юрася, по новорусской привычке совать всем на всякий случай, выложил было денежки, но, разумно оглядевшись на Тошу, немедленно прибрал их назад. И правильно, такие, как этот Кичкин, только производят лишний шум, весу же не имеют ровно никакого. В общем, господин Кичкин оставил нас в покое, и то спасибо, клятвенно пообещав, что пребудет в курсе расследования, а если что, нам надлежало звонить ему в консульство. Был бы толк.