Мирное время (СИ)

В конечном итоге Вернер написал сам. В его письме была схема настенной волновой установки с описанием характеристик и один единственный вопрос: «куда?»

После этого эмоции, которые кипели у Йеннер внутри, как будто прорвало.

Она написала ответ, написала все, что не могла написать до того — о том, как ей жаль, и что она дура, и нужно было сразу все ему объяснить, и держаться подальше. И что он стал ей дорог. Что она хочет его увидеть, и что это очень плохая идея. Что синхронизация падает все сильнее. Что не получается спать, что снится война, что хочется отмотать все назад.

Строчки расплывались перед глазами, и казалось, что в груди рвалось что-то важное, без чего невозможно жить.

Йеннер писала долго, выплескивая в виртуальный экран все, что чувствовала.

После она сидела, чувствовала себя опустошенной и тупо пялилась перед собой.

Текст письма она выделила целиком и удалила.

Вытерла лицо, снова открыла схему волновой установки и заставила себя вчитаться в характеристики.

В письме, которое Йеннер отправила Вернеру, не было слов вообще — только трехмерный план станции, на котором красным было отмечено место для установки.

***

Они и дальше общались практически без слов — схемами, графиками.

Йеннер его не хватало, и что значительно хуже — симбионту тоже. Жадная тварь уже даже не требовала секса, была согласна хоть на что-нибудь. На само присутствие Вернера, на его интерес, или ненависть, или злость, любые эмоции.

Йеннер раз за разом осаживала паразита, и пожинала последствия: бессонницу, кошмары, головную боль и приступы агрессии.

За неделю после случившегося в техблоке двое из четырех агентов безопасности, которые работали на станции вместе с Йеннер, подали прошение о переводе.

В конечном итоге Йеннер решилась позвонить Феделе Боргесу.

Звонок она откладывала, как могла. Причин было две: с Боргесом ее связывали не самые приятные воспоминания, и их последний разговор закончился не вполне по-дружески.

Она бы не удивилась, если бы Боргес просто проигнорировал звонок, но он ответил почти сразу: его скуластое, доброжелательное лицо возникло на виртуальном экране.

— Девочка моя, какой приятный сюрприз. Долгожданный, я бы сказал.

Феделе Боргес был, наверное, самой лучше иллюстрацией того, как сильно могут не совпадать оболочка и содержание. Со стороны он казался по-настоящему хорошим человеком.

Во время Войны Режимов Боргес возглавлял Карательный Корпус. И тогда добродушного доктора Феделе — лучшего специалиста по симбионтам на всей Ламии — называли не иначе как Мясник.

— Добрый вечер, доктор Боргес, — Йеннер кивнула. — Отлично выглядите. Мир вам к лицу.

— Мир всем к лицу, четыре-шестнадцать. Здоровый сон и отсутствие стрессов творят чудеса, я утверждаю это как врач.

Он всегда обращался к Йеннер на военный манер — по номеру, как это было принято в Карательном.

Во время войны она и сама звала его «Нулевой».

— Как ваша работа? — Йеннер вежливо улыбнулась. — Пациенты не доставляют вам проблем?

— Девочка моя, на любого проблемного пациента есть своя мануальная терапия, — Боргес улыбнулся, довольно жмурясь. В уголках глаз появились лучики-морщинки, придавая его лицу немного мечтательное выражение. Боргес думал о пытках в тот момент, Йеннер знала это точно.

Именно так Нулевой улыбался, когда он занимался допросами военнопленных. Он всегда любил свою работу. У него даже был любимый кожаный фартук с аппликацией: желто-белым цветочком.

— А вы сами еще не устали от своей скучной станции, четыре-шестнадцать?

— Нет, доктор Боргес. Меня все устраивает, — Йеннер его боялась. Как, впрочем, и все, кто знал его достаточно хорошо. Только дураки не боялись Боргеса, но дураки в Карательном не служили.

— Моя мама не рожала идиотов, девочка моя, — Боргес лениво сложил руки перед собой, чуть склонил голову на бок, словно изучал любопытное насекомое. Он сидел за столом — скорее всего, в своем новом кабинете с идеальной системой кондиционирования — аккуратный и улыбчивый и был все тем же садистом и психопатом, что и во время войны.

— У меня проблемы с симбионтом.

Боргес рассмеялся:

— Помнится, я это уже слышал. У вас нет проблем с симбионтом, четыре-шестнадцать, только с головой. Сколько у вас сейчас синхрон? Пятьдесят пять? Пятьдесят четыре?

— Пятьдесят четыре и пять, — Йеннер не удивляло, что он определял так точно. В конце концов, Боргес действительно был лучшим. И это он делал ей операцию по вживлению. — Мне удалось поднять совместимость до восьмидесяти двух. Потом она снова упала.

— Ну же, четыре-шестнадцать, вы знаете, что я хочу услышать, — он подался вперед, улыбнулся ласково.

— Как вы и предупреждали.