Читаем Мирное время полностью

В режиме карантина RG-18 переставала принимать корабли на ремонт. Персонал во время карантина обязан был носить энерго-скафандры, которые в определенной степени могли защитить от плазмозарядов или спасти жизнь при взрыве.

После объявления тревоги Йеннер включила защищенную линию связи, доступ к которой помимо нее имели всего три человека: глава RG-18, начальник медицинского блока и старший механик. Йеннер была обязана отчитаться перед каждым из них и объяснить, на каком основании объявила тревогу.

Первой она позвонила Долорес.

Глава станции орала так, что это само по себе тянуло на звуковую катастрофу. Но, к чести Долорес, когда Йеннер объяснила ситуацию, та не стала отменять карантин, хотя именно главе станции грозили разборки с экипажами кораблей, которые летели на RG-18 на ремонт. Долорес бесило, что из-за одной единственной преступницы пять тысяч человек персонала переходили на аварийное положение. Но она хотя бы понимала, что это необходимо.

Лори Стренис – начальник медицинского блока – не кричала, в отличие от Долорес, не говорила, что Йеннер «вконец просрала мозги» и не грозилась выслать ее со станции. Стренис вежливо улыбалась, смотрела спокойными змеиными глазами и отказывалась подтверждать вирусную угрозу. Она уступила, только когда Йеннер пообещала отправить ее в изолятор.

Оставался только звонок Вернеру.

Йеннер смотрела на уже открытое окно связи – нужно было только отослать запрос и дождаться ответа – и думала о том, что, если бы Боргес увидел ее сейчас, он бы расчленил просто из жалости. Потому что ненавидел мелодраму на работе.

Йеннер медлила недолго – секунд пять? Семь? – просто собиралась с мыслями и готовилась снова увидеть Вернера после почти месяца общения графиками и схемами.

Вернер позвонил сам.

Высокий звуковой сигнал заставил Йеннер дернуться и тут же сесть ровнее.

«Соберись, сестренка».

Это прозвучало в голове голосом Фелиз, и действительно отрезвило.

Йеннер нажала «принять» на виртуальном экране, и логотип RG-18 сменился лицом Вернера.

Он выглядел... в целом, как обычно. Так же торчали в разные стороны короткие светлые волосы, воротник комбинезона был расстегнут и заляпан чем-то черным. Разве что его фигуру окутывало белесое свечение энерго-скафандра.

– Механик Вернер, – собственный голос показался механическим. – Добрый день.

Это была старая привычка, еще со времен карательного: начинать разговор-допрос – так. «Добрый день». Боргес требовал этого от всех своих подчиненных. Его правила выполняла даже Фелиз. По-своему – «ну что, говнюк, добрый день» – но выполняла.

Хотя на станции, разумеется, не существовало ни дня, ни ночи.

В общем-то, Йеннер не удивилась бы, если бы Вернер, так же как и Долорес, начал орать. Карантин определенно портил жизнь и ему, и всей армии ремонтников RG-18.

Но он даже не злился:

– У нас проблемы?

Йеннер действительно по нему скучала.

– Да.

– Я нихрена не поверю, что дело в вирусе.

– Дело не в вирусе.

Говорить с ним о Фелиз оказалось неожиданно легко. Он не перебивал, слушал спокойно, не кидался давать советы.

Он только спросил:

– Так она собирается напасть на станцию или на тебя лично?

– Я не знаю, – честно ответила ему Йеннер. – Десятая... то есть Манн не из тех, кто считает количество случайных жертв. Она может прийти тихо, только за мной. А может начать взрывать все, что попадется на пути, и ждать, пока я сама ее найду.

Вернер присвистнул:

– Опасная дамочка.

– Она боевой симбиотик.

– Как и ты, – неформальное обращение больше даже не раздражало. Наверное, Йеннер мысленно смирилась.

– Когда два симбиотика сцепляются в закрытом пространстве... – она помолчала, подбирая слова, – для окружающих это может не очень хорошо закончиться.

Вернер чуть откинулся назад, прищурился, оглядывая ее с ног до головы, словно решал для себя что-то, а потом сказал:

– Приезжай. У меня есть кое-что. Тебе пригодится.

«Мне не нужно оружие», – могла бы ответить ему Йеннер.

«Нам не стоит видеться».

«Будет лучше, если я справлюсь сама».

Очень хотелось увидеть его снова, почувствовать отголоски его эмоций, искупаться в его присутствии.

К тому же, как агент безопасности, она обязана была приехать.

Да.

Именно.

– Я буду у вас через пятнадцать минут.

Если бы Боргес узнал, он бы точно ее расчленил.

***

Было почти странно снова оказаться в тринадцатом техблоке спустя почти месяц. Казалось, ничего не изменилось, разве что Вернер переоделся для встречи. Сменил ремонтный комбинезон на свободную военную униформу без знаков различия.

Под расстегнутой курткой угадывался силуэт плазмогана.

Йеннер не стала спрашивать про оружие. Может быть, так Вернер чувствовал себя увереннее, а может быть, просто всерьез отнесся к истории о Фелиз.

Энерго-скафандр сбивал восприятие, и симбионт едва улавливал чужие эмоции, различал их намного хуже, чем обычно. Хотя одного присутствия Вернера рядом было достаточно, чтобы внутри разливалось удовлетворение, радость.

Впервые за долгое время синхрон поднялся вверх - до пятидесяти шести.

Йеннер в тот момент полностью разделяла чувства симбионта. Просто была рада увидеть Вернера снова.

– А я думал, у тебя только платья.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Иван Грозный
Иван Грозный

В знаменитой исторической трилогии известного русского писателя Валентина Ивановича Костылева (1884–1950) изображается государственная деятельность Грозного царя, освещенная идеей борьбы за единую Русь, за централизованное государство, за укрепление международного положения России.В нелегкое время выпало царствовать царю Ивану Васильевичу. В нелегкое время расцвела любовь пушкаря Андрея Чохова и красавицы Ольги. В нелегкое время жил весь русский народ, терзаемый внутренними смутами и войнами то на восточных, то на западных рубежах.Люто искоренял царь крамолу, карая виноватых, а порой задевая невиновных. С боями завоевывала себе Русь место среди других племен и народов. Грозными твердынями встали на берегах Балтики русские крепости, пали Казанское и Астраханское ханства, потеснились немецкие рыцари, и прислушались к голосу русского царя страны Европы и Азии.Содержание:Москва в походеМореНевская твердыня

Валентин Иванович Костылев

Историческая проза