Мирология. Том I. Введение в мирологию

Знания состоят из новых суждений (в исследованиях и гуманитарных науках) или новых представлений старых суждений (в учебниках и преподавании) (там же).

Белл не замечает, что под его определение может попасть любая галиматья, обрамленная наукообразными словами и переданная в систематизированной форме через СМИ. Такого типа определений несметное количество, и некоторые из них приведены и раскритикованы самим Беллом.

Тем не менее Белл справедливо упомянул фактор «передачи знаний», т. е. их социализацию. Я имею в виду следующее. Нередко тот или иной ученый делает открытие, создает нечто новое. Однако его открытие может не дойти до общественного сознания в силу многих причин: одни просто хранят их у себя в столе, как Леонардо да Винчи или лорд Кавендиш, открытие других сознательно блокируется научным сообществом, открытия третьих произошли в тех странах, в которых отсутствовали условия для реализации этих открытий. Последнее было характерно для царской России, когда великие открытия многих ученых и особенно самородков так и не дошли до широкой аудитории. Формально – все это тоже знания. Но такие открытия не только не стали знаниями, они не стали даже информацией, поскольку не стали достоянием всего общества. Они не превратились в силу. Они пропали. Между прочим, в современных обществах вероятность «пропажи» знаний выше, чем ранее, поскольку у них выше вероятность утонуть в информационном океане. То есть знание становится знанием тогда, когда оно проходит процесс социализации, или обобществления. Только тогда его суть становится «инобытием для других».

Поскольку определения буржуазных социологов не представляются мне удовлетворительными, я вынужден вновь обратиться к марксистской трактовке знаний, в данном случае почерпнутой из советского «Философского словаря». В нем говорится, что знание есть «проверенный общественно-исторической практикой и удостоверенный логикой результат процесса познания действительности, адекватное ее отражение в сознании человека в виде представлений, понятий, суждений, теорий»[196].

Моя трактовка хотя и близка к приведенной, тем не менее в ней есть очень важные нюансы. Знания – это накопленные человечеством результаты познания действительности, отраженные в общественном сознании в форме обыденных представлений, научных теорий и законов, позволяющих человечеству развиваться по пути прогресса.

Существуют и ложные «знания», которые, наоборот, толкают человечество к регрессу. Но тогда их надо называть «незнаниями», т. е. выдумками, вымыслами и т. д.

Из этих определений следует, что знания – набор не просто утверждений, а утверждений, адекватно отражающих объективную реальность. Насколько адекватно – проверяется практикой, а не интерпретацией какого-нибудь зашоренного «ученого». В этой связи, естественно, встает вопрос об истине, на который не смог ответить Иисус. А без ответа на этот вопрос – что такое истина? – любая деятельность человека будет носить неопределенный характер с точки зрения ее конечного результата. И если Иисус не знал ответа на такой важный вопрос, тогда вся его религиозная доктрина была построена на зыбкой почве[197].

В отличие от Иисуса американский прагматик Вильям Джеймс знал, что это такое: истина «есть определенное свойство наших идей. И она означает „соответствие“, так же как ложь – несоответствие „реальности“». Далее он развивает свою мысль: «Истинные идеи – те, которые можно усваивать, подтверждать, подкреплять и проверять. Ложные идеи – те, с которыми все это сделать нельзя»[198].

То есть истинность или неистинность опять же должны проверяться практикой.

По вопросу об истине ведутся жесточайшие споры среди философов, в которые у меня нет намерений вторгаться. Мое определение звучит так: истина – это высшая форма человеческого познания, с помощью которого мысль человека познает не только явления бытия и общества, но и их суть, т. е. когда объект изучен в полном объеме. Результат такого познания формулируется в виде закона природы или общества.