Миром правят Ротшильды. История моей семьи

Жить во Франции как почтенные пенсионеры – перспектива бесславная. Создать в Америке Банк Ротшильдов – предприятие, достойное пяти франкфуртских Ротшильдов…».

Прочитанные сегодня, эти слова потрясают. Конечно, я ошибался, когда, воображая политическое будущее Европы, опасался советской экспансии. Но в том, что касается социализации Франции и изменений в ремесле банкира, мой анализ оказался верным. Теперь, констатируя, как мало я руководствовался этими собственными размышлениями, я спрашиваю себя, что же в действительности движет делами человека. Пожалуй, люди всегда надеются, что самые мрачные из их пророчеств никогда не исполнятся, ибо худшее никогда не бывает неизбежным. К тому же предел свободы наших действий оказывается гораздо ближе, чем нам хочется думать. Но ясно, что мы не можем ускользнуть от некой предопределенности, заданной окружением, как и не можем радикально повернуть течение нашей жизни в зависимости от абстракций, по определению не поддающихся проверке.

То ли это малодушие, то ли мы недостаточно доверяем собственным идеям, не знаю…

Силы притяжения действуют мгновенно, будущее же всегда – только гипотеза. У меня был семейный очаг, была работа, коллеги, друзья, родственники, ясно намеченный жизненный путь и явная склонность к предназначенной мне судьбой жизни. Мне повезло, и я вышел невредимым из военных передряг; я с радостью снова стал одним из Ротшильдов, французским банкиром, и был полон решимости сделать все, чтобы оживить Дом Ротшильдов и поднять престиж семьи.

Сразу после моего возвращения в Париж в 1944 году и даже прежде, чем я успел демобилизоваться, я оказался де-факто хозяином семейного предприятия «Братья Ротшильды». Мои кузены Ален и Эли, сыновья Робера Ротшильда, возвратились из плена, где с ними обращались так же, как и с другими французскими офицерами, поскольку немецкая армия соблюдала в лагерях военнопленных международные конвенции. Но во время крушения 1940 года я один взял на себя ответственность за спасение всего того, что можно было спасти; именно я сразу после освобождения Парижа приступил к восстановлению деятельности нашего Дома. Наконец, их отец и мой, которые, после смерти дяди Эдмона, остались единственными акционерами старшего поколения, передали бразды правления в руки поколения следующего, где я был самым старшим. Таким образом, я оказался «первым среди равных», занимая положение, равное посту генерального директора и президента. И это продлилось тридцать пять лет…

Несмотря на недостаток опыта – а я начал работать в банке всего лишь за восемь лет до начала войны, несмотря на отсутствие рядом со мной опытного коллеги, который мог бы стать мне наставником или вдохновителем, потому что у меня не было никакого плана развития на будущее, я не мучился вопросами. Я впрягся в работу, исполненный решимости. Прежде всего следовало научиться противостоять повседневным проблемам, а им не было числа.

В период между Первой и Второй мировыми войнами банковская и финансовая деятельность Дома Ротшильдов развивалась слабо (помощь нашим венским кузенам, понесшим большой ущерб, стала наиболее заметным делом этого периода). К этим почти застойным годам следует прибавить наступивший после поражения Франции четырехлетний ликвидационный период, и тогда легко представить, в каком состоянии находился наш добрый старый банк. Когда я в 1944 году вернулся в Париж, осталось человек пять-шесть служащих, вместе с которыми я нередко обедал в полуподвале, оставленном в нашем распоряжении, поскольку всю остальную часть здания занимала «Национальная помощь». У банка осталась лишь горстка клиентов, вклады на жалкую сумму, немного акций, а в кассе почти ничего – с такими активами мы и думать не могли о том, чтобы наладить деятельность!

Еще одна не прибавлявшая оптимизма проблема, с которой банк раньше никогда не сталкивался, – наличие в Бурбуле сотни служащих в возрасте семидесяти-восьмидесяти лет, которых не увольняли и которым платили во время войны по вполне понятным человеческим мотивам. Наконец, в дирекции рядом со мной работали Рене Фийон и Робер Ланглуа, которые, хоть и показали себя достойно во время оккупации, тем не менее, не имели навыков работы в банке. Пришлось мне обратиться к Андре Легро, служившему в 1940 году под моим командованием, а затем поступившему на службу в «Креди Лионне». Но его опыт работы ограничивался руководством филиалом банка.

Напомню, кроме того, особенно для моих молодых читателей, что война и оккупация разорили страну до такой степени, что простой возврат к экономическим показателям 1939 года, какими бы скромными они ни были, казался неосуществимой мечтой. Никто в то время среди руководителей французской экономики, с которыми мне довелось встречаться, и представить себе не мог, какой великолепный рывок совершит Франция в последующие три десятилетия, рывок, который вернет ей одно из первых мест в европейской экономике.

* * *